Саматбекова Карима Валиевича еще один приказ во исполнение министерского. Тогда мне дали бы подъемные – сразу много денег.
Заочный Пединститут размещался на широкой улице Ленина против уютно выглядевшей церкви. Он занимал первый этаж небольшого здания. На втором – располагалось другое богоугодное заведение – Министерство Социального обеспечения. Директор Саматбеков, отлично одетый мужчина с лицом и осанкой барана, возведенного в высокий сан, с презрением взглянул на министерский приказ и с презрением сказал: «У меня нет мест. Я вас не вызывал, приказ этот я не выполню!» Я спросил: «Могу ли я все это передать в министерстве?» Саматбеков ответил с полнейшим равнодушием: «Передайте».
Обозленный до предела, я двинулся в Министерство. Я негодовал и готов был заявить, что еду в Москву. Войдя к Джолонову, я выразил удивление и негодование. Джолонов заявил: «Саматбеков выполнит приказ!» С этими словами он вызвал по телефону Саматбекова и наглядно продемонстрировал, усвоенный в дружной семье народов, русский революционный размах и американскую деловитость. Он сказал в трубку: «Саматбеков, это ты? Саматбеков, ты дурак!» Я не мог в душе не согласиться с мнением заместителя министра. «Ты в любом случае должен был по-другому разговаривать с новым работником! Иди сюда, Саматбеков!» Меня он попросил зайти к концу дня. Я зашел. Джолонов авторитетно заявил: «Идите в институт, приказ будет». И действительно. Я получил приказ, большую сумму денег и послал телеграмму Жене: «Принят на работу. Зарплата 3200 рублей!»
Потом была пьянка в ресторане «Киргизия». Мусахунов, Глускин, его супруга, которую я успел убедить в том, что у нее нет проказы были моими гостями. Я чувствовал себя приподнято. Несколько тысяч рублей в боковом кармане давали простор для надежд. Дешевые ромштексы с буквой «к» рядом сдобрились роскошным дорогим коньяком. Как всегда в подобных случаях, я подвергся испытанию: мне налили большой фужер коньяку и хитро посмотрели. Не обратив внимания на размеры фужера, я поднял его изящно за ножку, как рюмку, и провозгласил тост за здоровье моих новых друзей. Коньяк прошел огненно и бодряще. Стало тепло на душе. Я послал через официантку пятерку в оркестр и заказал грустное танго. В оркестре пела тонкая женщина с лицом царицы Тамары. После этого я поставил фужер Глускину и Мусахунову, наполнил коньяком и сказал: «За дружбу!» Нет! До меня им было далеко. Не чувствовалась школа подполковника Гребенюка. Кончилось тем, что очумевшие от сытости и пресыщенности коньяком мы выползли в прозрачный мороз декабрьской ночи. Я распрощался с четой Глускиных и Мусахуновым. Пришел в гостиницу, разделся, положил под подушку партийный билет и подъемные деньги. Похитить их у меня не могли. Можно было бы меня незаметно вынести вместе с ними и кроватью. Но, к счастью, этого не произошло. Так начиналась новая жизнь!
Нужно было обзавестись жильем, купить мебель. Помощником в этом сложном деле стал неутомимый Иосиф Наумович Глускин. Он говорил: «Квартиру нужно снимать в центре!» Я спросил, что такое «центр»? Оказалось, что Глускин живет как раз в нем. Боже мой! Я совершенно утратил ориентировку в грязных, немощных фрунзенских улицах. Мои модные ботинки на каучуке превратились в прах, пока я бродил по центру, украшенному хижиной Глускина. И мы тронулись по центру. Шлепали по грязи, шутили, разговаривали. Иосиф Наумович рассказал мне о так называемых спецпереселенцах – чеченах, ингушах, балкарцах, калмыках и всяких других, высланных где-то в 1946 году из родных мест в Киргизию. Считалось, что эти народы приветствовали немецкую оккупацию. Я удивлялся: «С каких пор родине изменяют целые народы. Разве враги государства определяются по этнической принадлежности?» Глускин уверял, что я ничего не понимаю, и повествовал, как врачи, преподаватели, ученые, поэты, артисты не имеют права, под страхом самых суровых наказаний, выезжать за пределы Фрунзе на расстояние загородных автобусных маршрутов. Для поездки на консультацию в соседнее село преподаватели из спецпереселенцев должны были получить разрешение от Управления Внутренних дел или еще выше. Я все это считал дикостью.
Наконец, мы нашли квартиру. Мне казалось, что она расположена в болотистой глуши: столько мы таскались по грязи. Оказалось, что это в паре шагов от резиденции Глускина и совсем близко от Заочного Пединститута. Дом находился на Киргизской улице под номером 148. Войдя туда, мы увидели, что он достраивается. Хозяйка мазала глиняные стены моего будущего жилья. Хозяин дома Анатолий Антонович Крекатнев знал Глускина: он учился в партшколе, откуда удалили Глускина за невнимательность и инициативность. Он жил с женой Александрой Федоровной, дочерью выпускницей десятилетки и сынишкой лет пяти. Предлагаемые мне две комнаты казались маленькими. Но после московских 12 метров они показались роскошными уютными хоромами. Я сговорился о цене – 250 рублей в месяц – дал задаток дня через три – четыре, когда стены просохли, въехал в новое жилье. Нужна была обстановка. Опять тронулись с Глускиным на базар: купили стол, четыре стула, кровать, роскошный туалетный столик, кое-какую утварь, матрац, ведро и т. д. Я остался без денег, но с обстановкой. Когда все расставил, убедился: уют! У стены стоял мой роскошный чемодан, приятно легкий. Там было две-три пары белья и носовые платки. С вокзала я привез многопудовый ящик с книгами. Для них требовался стеллаж. Соорудить его вызвался мрачный мужчина из соседнего дома. Я указал ему размеры, оставил его, а сам пошел на работу. Вернувшись, я застал Александру Федоровну в скорбном недоумении. Она говорила: «Что вы сделали? Вы отдали ключ от квартиры вору. Он только что вернулся из тюрьмы. Я из-за вас целый день от него не отходила!» Я успокоил Александру Федоровну: «Воры книг не читают. А больше воровать у меня нечего!» Тем не менее я пообещал впредь проявлять осторожность, общаясь с уголовным миром. Потом я купил две тонны каменного угля и тонну неведомого растения, называемого саксаулом. Он шел на растопку. Боже мой! По-моему, легче вырубать гранит в каменоломнях, чем колоть саксаул. Тем не менее, я зажил гордо, одиноко в ожидании получки, чтобы отослать Жене деньги на дорогу. Новоселье праздновали у Глускина. Пили за мой счет коньяк, закусывали жареной уткой, гранатами и яблоками. Все это я мог себе позволить. После этого я взялся за работу. В январе начиналась зимняя сессия заочников, а мне нужно было готовиться к лекциям по Древней Истории и Новой Истории Стран зарубежного Востока. Всего на 8 часов чтения: но ведь лекции-то предстояло прочесть обзорные. Это было делом нелегким. Я знал, что на меня будут смотреть внимательно.
А работа на Историческом факультете Заочного Пединститута шла. Деканом его была
