Примерно тогда же, когда Эмилио стал президентом компании, Мария родила сына, которого в честь отца назвали Эмилио, но всю жизнь называли Эмилито.
Теперь, когда Эмилио должен был исполнять столько обязанностей — и семейных, и деловых, — он очень изменился. Это был уже не двадцатилетний непоседа, пытавшийся учинить мятеж на площади, а уважаемый деловой человек в костюме, галстуке и белой соломенной шляпе. Однако от сотрудничества с движением за независимость он не отказался. Высокое положение в семейной компании после ухода дона Факундо стало лишь более удачным прикрытием для подпольной деятельности. Эмилио много ездил по делам на местные сахарные плантации — и заодно контактировал там с представителями повстанцев. Ему приходилось бывать и в окрестностях Сантьяго, и даже за рубежом, и там он регулярно встречался со сторонниками и покровителями мятежников.
Когда Эмилио встал у руля семейной компании, фамилия Бакарди имела в Сантьяго двойное значение. «Bacardi & Compañía» была процветающим коммерческим предприятием с международными связями. Ром «Бакарди» стоял выше политики, его одинаково любили и voluntarios, сражавшиеся на стороне испанцев, и кубинские патриоты, и компания вела дела со всеми, кто хотел купить ром, везде, где представлялась такая возможность — от Гаваны до Мадрида. Однако сыновья Бакарди были кубинскими патриотами и горячими поборниками независимости, и Эмилио считал себя врагом испанских властей. Подобное смешение капиталистических и патриотических принципов стало определяющей чертой семейного предприятия, и то, как «Bacardi & Compañía» совмещала в себе эти роли, отличало ее от конкурентов и при жизни грядущих поколений.
Эмилио принял бразды правления отцовской компанией в последние месяцы кубинской войны за независимость. Карлос Мануэль де Сеспедес был убит в 1874 году, когда испанские войска захватили его на ферме, где он прятался. Антонио Масео, блестящий юный генерал-мулат, в практически ежедневных боях с превосходящими силами испанцев демонстрировал поразительное тактическое мастерство и отвагу, однако консерваторы снова заговорили о том, что он-де натравливает чернокожее население Кубы на белых и собирается учредить «негритянскую республику», и это существенно подорвало его авторитет.
В феврале 1878 года, когда война длилась уже почти десять лет, «комиссионеры» революционной Кубинской Республики встретились с главнокомандующим испанской армией в деревне Занхон и договорились о прекращении военных действий. По Занхонскому договору Куба приобретала ту же степень политической автономии, что и Пуэрто-Рико на тот момент, а те рабы, которые были в рядах повстанцев, получали свободу. Однако главные цели революции — ни независимость, ни запрет рабовладения, — достигнуты не были, и на встрече в Барагуа Антонио Масео заявил испанскому главнокомандующему, что не согласен с договором. Несколько месяцев спустя он все же был вынужден принять условия перемирия, однако «протест в Барагуа» стал напоследок эффектным героическим жестом.
«Десятилетняя война» унесла жизни примерно пятидесяти тысяч кубинцев и почти двухсот тысяч испанцев — и помогла выковать кубинский национальный характер, не признававший разовых ограничений, и сформировать тот идеал, за который кубинский народ был готов бороться. Хосе Марти описал войну такими знаменитыми словами: «это было чудесное, неожиданное возникновение народа, который еще совсем недавно не мог поднять головы, а теперь превратил героические подвиги в повседневную работу, голод – в роскошный пир, а необычайное — в обычное».
Теоретически Занхонский договор оставлял пространство для демократического местного правительства и свободных выборов. На Кубе была создана «Либеральная партия», известная также как «Партия автономии», которая была призвана конкурировать с консервативными силами острова, оставшимися на стороне испанцев. По ее политической программе Куба должна была остаться испанской колонией, однако обрести политическую автономию. Одним из ее основателей в Сантьяго был Эмилио Бакарди, который полагал, что нужно непременно реализовать весь политический потенциал Занхонского договора, невзирая на то, что он отвечал далеко не всем требованиям революционеров.
На первых свободных выборах в Сантьяго либералы разгромили консерваторов, и Эмилио получил место в городском совете. На общественном посту он проявил себя как строгий моралист, что было даже неожиданно для человека его возраста. В частности, он отстаивал меры по уменьшению количества карнавалов в Сантьяго — ратовал за то, чтобы в год было не более четырех карнавальных дней, а публичные танцы и костюмированные парады, оскорблявшие «нравственность и достоинство» общества, и вовсе попали под запрет. (Эту часть его наследия Бакарди последующих поколений не всегда одобряли).
Но кроме того, Эмилио показал себя и либералом — предложил, чтобы в городе строилось дешевое типовое жилье, которое бы продавали рабочим по сниженной цене, и настаивал на том, чтобы право торговать лотерейными билетами имели исключительно старики и инвалиды. Делами школьного образования он интересовался настолько, что его даже избрали в местный попечительский совет. Эмилио Бакарди стал одним из самых популярных и уважаемых политиков в городе, и его контора на улице Марина-Баха была постоянно полна посетителей, пришедших за помощью и советом.
Вспышка демократии в Сантьяго продлилась недолго. Мадридские власти пренебрегли многими свободами, объявленными в Занхонском договоре, и в очередной раз ограничили права кубинцев. Прошло всего несколько месяцев, и многие ветераны Десятилетней войны заявили, что придется снова начать борьбу. В восточной провинции Ориенте прежние вожди восстания снова взялись за оружие и вернулись в горы; за ними последовали сотни бойцов. Эмилио горячо убеждал сограждан, что сражаться при нынешних обстоятельствах — это самоубийство, но его не слушали. Как только Эмилио узнал о возобновлении боевых действий, он направился в городской совет и организовал там военный госпиталь.
Испанские власти были в бешенстве, что война началась снова, и принялись арестовывать всякого, кого считали своим противником, без суда и следствия и даже без улик. Поначалу «зачистка» в Сантьяго коснулась в основном чернокожих и мулатов – более трехсот человек были немедленно схвачены и брошены в подземелья, где они ожидали депортации, — но вскоре распространилась и на белых из высшего общества. 6 сентября 1879 года в винокурне на Матадеро был арестован даже шестидесятичетырехлетний дон Факундо вместе с Факундо-младшим. Вскоре их отпустили, но после этого полиция нагрянула в контору на Марина-Баха, застала там Эмилио и схватила его.
