— Это Вы! Я сейчас же позову мужа! Он уже здесь, рядом!
Хидэо ответил так быстро, словно ждал её звонка:
— Я так счастлив! — Его голос слегка дрожал. — А статью я отправил, уступая Вашим настойчивым просьбам…
Под Новый год она получила открытку в незапечатанном конверте. Поздравления из Японии всегда посылали так, заправляя внутрь пакета язычок, может, для того, чтобы облегчить работу проверяющим? Письмо Хидэо было тихим, грустным:
- Я стал старым, у меня родился внук. А кактус, который Вы оставили нам маленьким, высотой пять сантиметров, вырос втрое и теперь собирается цвести. Мы с Намико часто любуемся им и вспоминаем, как Вы были у нас…
ПутьДолгие дни весны
Идут чередой… Я снова
В давно минувшем живу.
Бусон
Если умолкнешь
Что ты тогда, соловей?
Зелёная птичка.
Оницура
Она вставала в пять утра, как положено японке. Заваривала в чашке из серой глины Кюсю зелёный чай Сикоку, ставила в проигрыватель японский компакт-диск. Печальные звуки кото, наплывая тихими волнами, возвращали её в Японию. Она пыталась положить на бумагу запах моря в узких улочках и невыразимую грусть японских островов. Она пробовала даже писать японские стихи:
Круги на воде, оставленные
Порхающей стрекозой,
Круги моей памяти…
За окнами московской квартиры падал мокрый мартовский снег, приходила убогая городская весна, поднималось асфальтовым чадом лето, шли нудные октябрьские дожди и опять падал снег… А в Японии вышла замуж Митико, стал пенсионером Нагаи, а его ассистент Мицугэ, не дождавшись в Токио профессорского места, уехал в провинцию, на Кюсю. Маленькая Харуно выросла и раздумала заниматься музыкальными шкатулками. Она готовилась поступать в университет на отделение "английский язык и литература".
— Харуно до сих пор любовно хранит русского деревянного старичка, — они с Сумико обменивались письмами под Новый год.
Митиё подарила Хидэо второго внука… А в России, в Москве, появлялась повесть о них — тонкий мостик протягивался, соединяя Россию и Японские острова.
Яркие кусочки чужой жизни мельтешили пёстрой мозаикой, переплетались, путались… И вдруг складывались в цельную картину, исполненную смысла. Всё складывается, если стать на правильный путь. Она писала, и откуда-то брались компьютеры, время, силы… А однажды, выйдя из дома, она увидела на стене возле своего подъезда цветущую сакуру. Её рисовал худенький парнишка.
— Почему ты рисуешь здесь сакуру? — спросила она.
— Не знаю, — улыбнулся парнишка, — я рисую везде, где можно. А здесь мне захотелось нарисовать сакуру.
Силы небесные, повелевшие ей написать книгу, посылали привет. Было пятнадцатое апреля — время, когда в тех местах, где она жила в Японии, расцветает сакура.
Книга появлялась по-японски медленно, постепенно. Книга возвращала её в прошлое. Вела в будущее. Дарила настоящее — движение, Путь. А ведь это самое главное — быть в Пути.
Послесловие. Шесть дождей
Лист летит на лист,
Все осыпались, и дождь
Хлещет по дождю.
Гёдай
Дождь набегает за дождём,
И сердце больше не тревожат
Ростки на рисовых полях.
Басё
Тот, кто знаком лишь с победами и не знает
поражений, плохо кончит
Японская пословица
Ночью её разбудил телефонный звонок. За окнами шумел дождь — тоскливый, октябрьский, московский. Ольга нехотя встала, взяла выползший из аппарата факс, плохо разбирая спросонья английский текст, прочла:
— Сегодня утром умер профессор Охара…
Ольга окончательно проснулась. Охара умер!
Охара. Когда она впервые услыхала это имя? Пожалуй, лет двадцать будет. Тогда Ольга была ещё птенцом, её наука — младенцем. Всё только начиналось. Её первая аспирантка Валечка вбежала в лабораторию, размахивая фотографией.
— Смотрите! Смотрите! Этот снимок подтверждает наши расчёты! Он сделан на самом лучшем электронном микроскопе в мире! Японском! Кто сделал? Какой-то Охара. Из Японии.
— Интересно, какой он, этот Охара? — Валечка взяла карандаш, задумалась. — Да что там! Японцы все одинаковы!
И она нарисовала скуластое лицо с узкими глазами. Валечка часто так развлекалась — рисовала коллег. Немецкий профессор Хальтер получался у неё длинным и тонким, американец Джонсон толстым и круглым, а француз Бернар безумно элегантным — коллег они знали только по именам и никогда не видели в лицо — на международные конференции ездил один человек в институте — директор. А они с Валечкой писали для него доклады. Только в конце восьмидесятых что-то изменилось и Ольга решила устроить международный конгресс в Москве.
— Ну, конгресс — это слишком для Вас — рядового профессора! — презрительно хмыкнул чиновник в Академии наук. — Вот разве что маленький семинарчик, совсем маленький, человек на десять. И лучше из одной страны.
— Пусть это будет Япония! — сразу решила Ольга.
Почему? Да потому, что там Охара. И Ольга написала ему. Охаре идея понравилась. Он поручил своему ассистенту Ногучи собрать делегацию из девяти японских профессоров и согласился её возглавить.
Октябрь в девяностом году выдался холодный. Дождь лил ледяной.
— Замёрзнут японцы! — забеспокоилась Ольга и отправила в аэропорт самого бойкого из своих аспирантов — бывшего комсомольского босса. — Он сумеет быстро прокрутить всё, что надо.
Администраторша академической гостиницы бросила бесцеремонно:
— Одноместных номеров нет! Подумаешь, японцы! Важность какая! Поспят подвое!
Дама величественно сложила руки в кольцах на шёлковом животе, демонстрируя презрение ко всем профессорам вообще и к японским в частности. Призывы защитить честь родной страны к её отвисшим под тяжестью золота ушам не пробивались. Чередуя угрозы с комплиментами, Ольга выбила в конце концов одноместный номер для Охары и поспешила в вестибюль гостиницы, где комсомольский босс, выгрузив японцев из автобуса, выстраивал их в шеренгу, резвясь:
