шариков, которыми в него швыряли за неимением тухлых яиц, а кто-то швырнул стул.
Наконец Муссолини собрался с силами и отчетливо бросил враждебно настроенному залу:
— Вас все равно заставят воевать… Вы от меня не избавитесь, потому что я был, есть и буду социалистом…
Прежде чем новые крики заглушили его слова, он успел так же отчетливо произнести:
— Вы меня ненавидите, потому что все еще любите!
Маргарита не пошла на собрание, на котором Муссолини исключали из партии, сказав ему, что любит бой быков, но у нее нет ни малейшего желания видеть его на партийной арене. Не пошла Маргарита и на митинг в поддержку Муссолини: не хотела рисковать своим партийным билетом, дававшим ей возможность держать Муссолини в курсе партийных дел. Они встречались почти каждый день, а по вечерам старались еще и уединиться в облюбованном ими ресторанчике. Заказывали спагетти и красное вино, и, пока Муссолини жевал («Действительно бык!» — думала она, глядя на его выдающуюся вперед челюсть). Маргарита рассказывала ему о последних партийных новостях.
— Только от вас я могу узнать правду о том, что там происходит, — сказал Муссолини, и Маргарите это было приятно.
Маргарита опубликовала в «Аванти!» статью «Пролетариат и родина», где попыталась поддержать точку зрения и партии, и Муссолини. Но Муссолини не устраивала такая половинчатость. Ему нужна была безоговорочная поддержка, и он ждал, что Маргарита выскажется в «Аванти!» однозначно. Маргарита молчала. А противники Муссолини потребовали создать комиссию для расследования источников финансирования «Иль пополо д’Италия». Возглавлял эту комиссию Чезаре Царфатти, который сумел доказать необоснованность обвинений против Муссолини.
Социалистическая партия изгнала из своих рядов Бенито Муссолини, но его призыв к войне только помог ему стать национальным героем: к началу 1915 года в Италии за войну были уже не только ее идейные сторонники, но и десятки тысяч молодых людей, видевших в войне увлекательное приключение.
Маргарита решила поехать во Францию, чтобы увидеть войну своими глазами.
К тому времени передовая линия фронта проходила всего в шестидесяти километрах от осажденного Парижа. По улицам шли колонны солдат, тянулись военные грузовики и санитарные машины, поезда привозили с фронта тысячи раненых. Рестораны, театры, ночные клубы, школы были отданы под госпитали. Париж был мрачен, но тверд в своей решимости выстоять.
Маргарита хотела увидеть французских женщин на войне. Ее друзья Валентина де Сен-Пуан и Колетт уже работали сестрами милосердия. Два месяца Маргарита объезжала пункты Красного Креста и госпитали. Брала интервью у продавщиц, эстрадных актрис и учительниц, добровольно ставших санитарками и уборщицами. Она была поражена мужественностью этой «женской армии, сражавшейся за жизнь бок о бок с армией, сражавшейся против смерти». Побывала она и на складах, где готовили к отправке на фронт подарки для солдат, и на бесплатных кухнях, где кормили безработных и бездомных. В провинции она видела старинные замки французской аристократии, тоже отданные под госпитали. Знакомая художница, у которой Маргарита жила некоторое время, помогала найти приют беженцам с прифронтовой линии.
Маргариту потрясли медсестры. Многие из них погибали или попадали в немецкий плен. А груды окровавленных тел в переполненных палатах и коридорах госпиталей! А безнадежно-тоскливый взгляд тех раненых, которые ждали, когда же к ним подойдут полумертвые от усталости врачи! В Дюнкерке Маргарита оказалась в госпитале в ту минуту, когда немецкий самолет сбросил на него бомбы. Была разрушена часть здания. Маргарита осталась невредимой и вернулась в Париж. Она не могла опомниться. Смерть, бомбы, кровь. Какой ужас! Нет, война не была футуристической поэмой, как утверждал Маринетти. Война была огромной ямой, где лежали горы трупов.
* * *
Вернувшись в Италию, Маргарита узнала, что Чезаре разослал во все газеты заявление о том, что он не выступает ни за войну, ни против нее и остается «просто социалистом». На это «Иль пополо д’Италия» тут же разразилась издевательски-ехидной статьей, где говорилось, что «совершенно неожиданно на невинные головы супругов Царфатти обрушилась сложная, мучительная дилемма: мы за войну или мы против войны? Мы за нейтралитет или мы против нейтралитета?… Решайтесь, господа! Смелее! Ну же!». Муссолини было настолько важно, чтобы супруги Царфатти публично его поддержали, что он даже не заметил издевательского тона статьи.
Больше всего Маргарита была шокирована тем, что эта статья появилась несомненно с одобрения Муссолини.
— Бенито, как вы посмели выставить нас на посмешище! — Маргарита впервые говорила с ним таким тоном.
— Моя дорогая, это просто недоразумение. Я уже сделал выговор журналисту…
— Не считайте меня дурой. У вас в газете ни одно слово не появляется без вашего ведома. Неужели вам нужно было использовать газету, вместо того чтобы поговорить со мной лично! Неужели вы не понимаете, что я боюсь войны, боюсь!
Муссолини хотел ее обнять, но она отстранилась и посмотрела ему прямо в глаза.
— Вы меня любите?
— Дорогая, вы бесподобны. Как же можно вас не любить!
Неделю спустя Маргарита согласилась дать интервью одной из газет о своей поездке во Францию. На вопрос, какую из воюющих сторон она поддерживает, Маргарита едко заметила, что Германия расплачивается за то, что «оставалась в состоянии варварства дольше других народов». В Маргарите созрело решение, о котором она еще не говорила вслух: поддержать вступление Италии в войну.
Маргарита выступила на большом собрании в Милане с лекцией о французских женщинах на войне и восславила храбрость французских и бельгийских медсестер, сражающихся против германского варварства.
* * *
Итальянское правительство заключило в Лондоне тайный договор с Англией, Францией и Россией, по которому к Италии отойдут Тренто, Триест, часть Албании и некоторые районы в Турции и Африке при условии, что Италия не позднее чем через месяц вступит в войну на стороне Антанты.
Слухи о лондонском договоре привели к яростным столкновениям сторонников войны с ее противниками. Вернувшийся из Парижа Д’Аннунцио произнес в Генуе пламенную речь перед двадцатью тысячами итальянцев, призывая их стать под ружье. Неделю спустя он повторил боевой клич в Риме, где толпа насчитывала уже более ста тысяч человек.
— Товарищи по оружию! — Д’Аннунцио широко раскинул руки, как бы стараясь обнять всю толпу. — Кончилось время болтать, пришло время действовать. Если подстрекательство к войне — преступление, я горжусь тем, что я — преступник. Сегодня дозволено все, что служит спасению отечества.
В Милане Муссолини выступил с требованием, чтобы король объявил войну или отрекся от престола. В Риме триста тысяч сторонников войны во главе с Муссолини прошли маршем по улицам столицы.
И Чезаре решился заявить, что он тоже за войну. Этому предшествовал неприятный разговор с
