* *
Когда Италия вступила в войну, Муссолини исполнилось тридцать два года. Для боевых частей он был стар, а Министерство обороны не торопилось мобилизовывать в армию агитатора-социалиста. Но закон о всеобщей мобилизации даже Министерство обороны не могло обойти, и Муссолини все-таки призвали. Он попал в пехоту.
А пятидесятидвухлетний Габриэль Д’Аннунцио пошел на войну добровольцем и вскоре прославился в самых опасных военных операциях. Вначале он служил в кавалерии, потом — на флоте и наконец стал военным летчиком.
В Министерстве обороны поняли, что для них Д’Аннунцио — просто находка: его подвиги привлекают новых добровольцев. Под огнем австрийских зениток Д’Аннунцио разбросал над Тренто и Триестом завернутые в итальянские флаги листовки с призывом к итальянским жителям этих городов «держаться и ждать освобождения».
Австрийцы назначили за голову Д’Аннунцио вознаграждение в 20 000 крон.
В ответ Д’Аннунцио сбросил на австрийские корабли бутылки с издевательским посланием к правительству Австрии, а на Вену — листовки, которые заканчивались словами «Вива Италия!».
К концу войны Д’Аннунцио был трижды повышен в чине и получил множество военных наград от итальянского правительства, включая самую высшую — золотую медаль за воинскую доблесть.
В отличие от Д’Аннунцио Муссолини был, по мнению Балабановой, трусом. О нем рассказывали, что он падает в обморок от одного запаха нашатырного спирта. А разругавшийся с Муссолини бывший административный директор «Аванти!» назвал его «зайцем», которого люди, не знакомые с ним, принимают за льва.
Однако те, кто служили с Муссолини в одном взводе, не могли сказать о нем ничего плохого. Он был таким же солдатом, как и все, даже лучше других и вскоре получил чин капрала.
В армии Муссолини заболел тифом, его эвакуировали в госпиталь, и как раз в это время туда нанес визит король Витторио Эммануэль. Это была первая встреча Муссолини с королем, которого он в свое время назвал «бесполезным гражданином». Король не подошел близко к койке капрала Муссолини, а спросил издали, как тот себя чувствует. Муссолини так растерялся от присутствия коронованной особы, что промямлил что-то неразборчивое.
Через две недели Муссолини перевезли в военный санаторий неподалеку от Милана, и к нему сразу же примчалась Маргарита. При виде Муссолини она невольно отшатнулась. Как он высох, почернел, и какой ужасный запах от него идет. Маргарита поспешила домой за чистым бельем и за продуктами. Через несколько часов она уже сидела рядом с койкой своего вымытого военного героя и слушала многословные описания сражений, траншей, заката над полем боя, солдатского братства. На деньги Маргариты за героем был хороший уход, и он ни в чем не нуждался. Муссолини жадно читал «Иль пополо д’Италия» и обсуждал с Маргаритой положение на фронте. От его отпуска по болезни оставались считанные дни, и Маргарита с ужасом думала, что Муссолини вот-вот вернется на фронт.
В санаторий к Муссолини приехала и Ракеле. На руках она держала второго ребенка, который родился после ухода Муссолини на фронт и которого он назвал в честь будущей победы Витторио. Крестить сына Муссолини запретил.
Вскоре объявилась одна из любовниц Муссолини Ида Дальцер. Она тоже родила ему сына и назвала его Бенито. Ида требовала, чтобы Муссолини на ней женился. Муссолини оказался в довольно странном положении холостяка, у которого есть две семьи. Маргарита быстро оценила положение и поняла, что невежественная Ракеле для нее — не соперница. Ида Дальцер куда как опаснее. Поэтому Маргарита тут же объяснила Муссолини, что, если с ним, не дай Бог, что-нибудь случится на фронте, несчастная Ракеле останется без гроша с двумя детьми. «Ракеле, — сказала Маргарита, — хорошая жена и мать (подумать только, она уговаривает своего возлюбленного жениться на другой!). А эта истеричка Дальцер может сделать что угодно — спалить весь дом, даже наложить на себя руки, если он на ней женится».
— А на свадьбу придете? — подмигнул Муссолини.
— Ну, Бенито, — покраснела Маргарита, — это уж слишком даже для шутки.
И Муссолини, преодолев свои социалистические убеждения, вступил с Ракеле в законный брак. Узнав, что Муссолини уже женат, Ида Дальцер подала прошение в суд, чтобы признали его отцовство. Она заявила под присягой, что два года состояла в супружеских отношениях с Бенито Муссолини, от которого и родила сына. Над головой Муссолини нависла гроза, но верная Маргарита пришла на помощь, оплатив услуги адвоката, который добился компромисса. Ида отказалась от претензий стать синьорой Муссолини, а Муссолини согласился ежемесячно платить по двести лир алиментов на сына, которого признал. Иду Дальцер не без участия Муссолини признали сумасшедшей и поместили в психиатрическую клинику, где она и умерла в 1935 году. Семь лет спустя умер и ее сын Бенито.
История с Идой еще больше сблизила Маргариту и Муссолини. Он был безмерно благодарен ей за помощь. Он всегда мог довериться ей, она понимала и разделяла все его невзгоды и радости. Кроме того, не в пример Ракеле, она знала толк в любви и отзывалась на его порывы. А у Маргариты вызывала восторг его плотоядность.
* * *
Газеты сообщили, что немцы казнили в Бельгии английскую сестру милосердия Эдит Кэвелл, обвиненную в укрывательстве вражеских солдат. Маргарита пришла в ярость. Вся итальянская пресса осуждала казнь Кэвелл. Ада Негри посвятила ей стихи. Женские организации устраивали в ее честь траурные митинги. На одном из них Маргарита выступила с речью. По ее просьбе, для Муссолини оставили место в первом ряду. Пожалуй, впервые она выступала, а он сидел в зале.
Стоя под огромным портретом Эдит Кэвелл, задрапированным флагом Красного Креста и флагами союзников, Маргарита бросала в зал гневные слова, цитировала из своей книги «Женская армия во Франции» со слезами на глазах подробно рассказывала о мужестве медсестер, сражавшихся за Францию, и о последних часах Эдит Кэвелл, ожидавшей отмены приговора, которой не последовало.
— История никогда не простит Гогенцоллернов [122]. В этой войне, развязанной немцами, в этой чудовищной трагедии мы должны не оплакивать Эдит Кэвелл, а завидовать ей. Не святой водой, а кровью окраплены стены ее тюрьмы. Мы не хотели этой войны, но теперь мы должны сражаться до последнего солдата.
С этими словами Маргарита достала из плетеной корзинки букетик цветов и положила его к портрету Эдит Кэвелл. Грохнувший овациями зал встал. Первым встал Муссолини.
На следующий день «Иль пополо д’Италия» отвела Маргаритиному выступлению половину первой полосы, превознося ее патриотизм.
После этой речи Маргариту исключили из социалистической партии.
1916 год не принес Италии ничего, кроме военных поражений на всех фронтах. В заснеженных Альпах, в наскоро
