бюрократии, но совершенно обюрократившийся на первых же порах. Вот эти три силы Сталин заметил и оценил.
Ленин умер и перед Сталиным встала единственная проблема: удержаться у власти. На нее могли претендовать, судя по письму Ленина к Съезду, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Пятаков… Разумеется, согласия между ними не было. Дальше Сталину повезло. В 1925 году, в возрасте 40 лет скончался Фрунзе. Народным Комиссаром по Военным и Морским делам стал Ворошилов. Почему? Можно ли сказать, что это крупнейший деятель Гражданской войны? Нет. Роль его не больше, чем любого из комиссаров Красной Армии. Но он участвовал в обороне Царицына. Это и могло послужить выдвижению в 1925 году замечательного стрелка и автора несостоявшихся залпов во главу армии. Ведь под Царицыным находился и Сталин. Вокруг первого красного офицера стала складываться легенда полководца. Настоящие военачальники на это внимания не обратили, т. к. не имели политического опыта. Среди них были Даву, Ланы, Дезе и ни одного Бонапарта. Имея надежную военную поддержку, пользуясь разладами и групповщиной в ЦК, Сталин назначил Молотова в 1930 году Председателем Совнаркома. И здесь, видимо, не обошлось без личных симпатий. Отношения между ними выходили за рамки официальных. Сталин обращался к Молотову на «Ты». Черчилль вспоминает поздний обед в Кремле, кажется, зимой 1941 года. Речь зашла о поездке Молотова в Чикаго во время его пребывания в США. Благодушествовавший Сталин произнес: «Он поехал в Чикаго, потому что там живут такие же гангстеры, как он сам». Хорошенькая шутка, свидетельствующая о более, чем дружественных, отношениях.
Так или иначе – Сталин, Молотов и Ворошилов стали той политической силой, которая нуждалась в «Кратком курсе истории ВКП(б)». Нашлись у них и соратники. Сложилась клика, которая, подобно Директории во Франции, никого, кроме себя, не представляла. Что отличает ее от Директории? Директора присваивали громадные суммы из государственной казны на оплату дорогих куртизанок. Иначе они не могли поступать при господстве частной собственности. У нас она была ликвидирована, и потребности новоявленных директоров обеспечивались всем достоянием громадного государства. Они им и пользовались. Ни французская Директория, ни кутилы, возглавлявшие Вторую империю, не годятся даже в подметки одному Лаврентию Павловичу Берии, об экстравагантных похождениях которого известно из вполне официальных, а следовательно, и неполных, источников. Но жило слишком много людей, которые могли бы уличить в фальсификации. Примаков, например, говорил, что в книге о червоном казачестве хвалят тех, кто к нему никакого отношения не имел. Вот здесь-то и была организована бешеная пропаганда культа личности под аккомпанемент репрессий. Нужно было убрать не только маршалов, превосходивших талантами луганского слесаря, и лиц, знавших подлинную роль Сталина в революционной борьбе, отношения к нему В. И. Ленина, но и множество рядовых интеллигентов, переживших в достаточно зрелом возрасте «10 дней, которые потрясли мир». Культ был нужен Сталину, а культ без репрессий и беззаконий не бывает. Это подтверждается всей историей деспотизма, начиная от времен Вавилонских патеси. Впрочем, они и в подметки не годятся Сталину. Бессмысленно искать у Сталина паранойдов. Римские императоры, абсолютные монархи и даже Наполеон, психически совершенно нормальные, стремились сами вникать в мелочи дел, стягивали к себе нити государственной политики, не доверяли министрам и приближенным. Такова логика развития авторитарной власти, ведущей борьбу не только против реальной оппозиции, но и против ее тени, которую сама же эта власть и отбрасывает. Диктаторские режимы – трусливые режимы.
Вот как я представляю себе сталинскую эпопею. Упрощенно? Примитивно? А почему, собственно, требуются усложнения? Почему доступны рядовому пониманию «Варфоломеевская ночь», войны «Алой и Белой роз», политические интриги турецких султанов и византийских императоров и т. д. В моих выводах есть одно преимущество: они что-то объясняют. Между тем, все имеющиеся на сей счет опубликованные объяснения не объясняют ровным счетом ничего. Ну а как же оценить Сталина, отделить хорошее от плохого, показать многогранность этого трагического характера? Точно так же, как мы оцениваем бочку меда с ложкой дегтя, только существенно исправив пропорции. Драгоценный напиток выплескивается. Ничего трагического в Сталине нет. Трагичен Мюнцер, Робеспьер, Маркс, Ленин. Что касается Сталина, то он не более трагичен, чем Фуше или Талейран. А какова же его роль во время войны и на крутых поворотах истории? Полагаю, что он с ней справился плохо. Чудесный народ, к которому я решительно причисляю и себя, и Женю, и мою девочку Наташку, и тебя, Брохес, вынес великие испытания и Сталина в том числе!
Пожалуй, я написал самую сложную для меня главу в моих записках. Я обещал к ней обратиться в начале их, подвести итог всем фактам, которые я имел в распоряжении. Я это сделал. Перечитал написанное и убедился: логика в нем есть.
К весне 1956 года вышли «Методические указания» для заочников. Ими, конечно, не ограничивалась моя работа. Я решил извлечь пользу из своей антирелигиозной пропаганды, которая принесла мне безусловную популярность в Обществе знаний. Мне поручали рецензировать лекции активистов – антирелигиозников и наконец предложили написать антирелигиозный сборник. Я подрядил для работы над ним И. М. Скляра. Мы придумали броское заглавие для нашей брошюры – «Религия и ее социальная сущность». Сочинили «Предисловие». Дальше работали по отдельности. Скляр написал «Марксизм – ленинизм о происхождении религии», «Религиозные пережитки и их вред». Я – «Происхождение христианства и его идеология», «Ватикан на службе империализма». Редактировать сборник взялся И. Г. Гришков. Здесь-то и возникли немалые недоразумения. Иван Григорьевич и я пишем по-разному. Получив текст, редактор решил его переделать на свой лад, стал править и сокращать. Сидя рядом с ним, я страдал, как Иисус на кресте, а Иван Григорьевич резал. Первоначально я возражал потихоньку, редактор настаивал. Не выдержав, я вскочил и ушел, хлопнув дверью. Поздний вечер обдал меня весенней прохладой, и я подумал: «Ну, а дальше что?» Подумал еще и вернулся к Гришкову. Тот тоже, видимо, прошелся по улице. Короче говоря, мы встретились, словно не расходились, сели за стол и доделали работу. Где-то в марте книжечка вышла, а вскоре ее перевели на киргизский язык. Правда, вместо раздела о христианстве написали статьи об исламе. Писал ее не я. Так или иначе я получил гонорар в размере 1200 рублей и купил себе фотоаппарат «Зенит» и принадлежности к нему. Днем я фотографировал все, что попадалось, по ночам занимался порнографией: снимал голую Женю. Она позировала, как Саския Рембрандту. Больший альбом с ее более чем легкомысленными фото она где-то прячет. Я его временами просматривал, когда мне уже ничего другого делать не оставалось.
Примерно в это время я задумал написать несколько
