в свет. Самые фантастические эпитеты восхваления применялись к нему, усиливаясь от года к году. Один этот факт свидетельствует о ничтожном нравственном и культурном уровне этого человека. Такого впечатления не могут изгладить воспоминания маршалов и конструкторов, наркомов и кого угодно вообще! Что бы мне ни говорили о сталинском уме, его умении разбираться в конструкциях самолетов и т. д. – все это не опровергает факта: политические вкусы Сталина находились на уровне примитивных привычек египетских фараонов или ассирийских царей. И это при полной беззастенчивости. Авиаконструктор Яковлев пишет, что Сталина восхваляли даже в деловых бумагах. Яковлев вспоминает с почтением: «Я заметил, что при чтении такого письма вслух, дойдя до концовки, Сталин либо пропускал ее, либо говорил: Ну, а здесь, как полагается: “Ура! Ура! Да здравствует ВКП(б) и ее вождь великий Сталин!” И лукаво прищурившись, добавлял: “Думают меня этим подкупить, заручиться поддержкой”». Однажды Сталин сказал Яковлеву: «И у меня тоже есть недостатки, хотя я – “великий вождь и учитель”. Это мне из газет известно». Обе эти сцены у меня вызывают отвращение, хотя предназначены для опровержения мысли о самовозвеличивании Сталина. Сталин безусловно не сомневался в собственной гениальности, потому только себе и позволял пошутить на ее счет. Попробовал бы Яковлев посмеяться вместе с вождем и учителем.
Говорят, что Эмиль Людвиг, Ромен Роллан, Леон Фейхтвангер были очень высокого мнения о Сталине. Возможно. Очерк Фейхтвангера «Москва 1938 года» я читал. Большой писатель ни в чем не разобрался; как многие другие, он ошибался. Больше сказать по этому поводу нечего. Да и сравнивали-то перечисленные писатели Сталина не с Лениным, которого не знали, а со своими ничтожными современниками. Сравнение тем более выгодное, что оно делалось до XX Съезда Партии.
Другой существующий для меня факт: репрессии. Я не собираюсь делать подсчеты. Уверен, что их произведут и опубликуют достоверные цифры. Но дело не в цифрах. Сталин санкционировал репрессии, зная о невиновности своих жертв. В «Краткой истории Великой отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг.» сказано: всего за 1937–1938 гг. репрессии подверглась одна пятая часть офицерских кадров. Но накануне войны и в первые месяцы ее более четверти общего количества репрессированных были реабилитированы, возвращены в армию и активно участвовали в войне. Надо знать, что репрессировались и реабилитировались не ротные и взводные, а командиры полков, дивизий, корпусов, командующие армий. Значит, были твердо уверены в их преданности Советской власти даже после того, как продержали в каторжных условиях. Но ведь такое могло произойти только при одном условии: Сталин всегда знал, что подвергаются репрессиям честные и преданные стране люди. В противном случае их нельзя было бы выпустить на свободу и поставить во главе крупных воинских соединений перед войной или в первые ее месяцы. Вся камарилья знала, что арестовываются невинные люди. Жданов рассказал авиаконструктору Яковлеву анекдот: «Сталин жалуется: “Пропала трубка”. Ему говорят: “Возьмите другую, ведь у вас их сколько”. “Да ведь то любимая, я много дал бы, чтобы ее найти”. Берия постарался: через три дня нашлось 10 воров и каждый из них “признался”, что именно он украл трубку. А еще через день Сталин нашел свою трубку. Оказывается, она просто завалилась за диван в его комнате». И Жданов весело смеялся этому страшному анекдоту. Все это свидетельствует о сверхжесткости Сталина. И каким же лицемерием звучат слова из его «Краткой биографии»: «Всем известна его скромность, простота, чуткость к людям и беспощадность к врагам народа». Чепуха! Величайшее презрение к людям, абсолютное неумение обнаружить друзей и врагов, отнесение к разряду последних не только что инакомыслящих, но подозреваемых больным воображением в инакомыслии – вот что характерно для нрава Сталина. Но именно эти нравственные качества – сверхчеловеческое самомнение и не знающая пределов жестокость и определяли политические приемы Сталина – насилие, репрессии, как решающий фактор в достижении субъективно понимаемой и узкопоставленной цели, непререкаемость при решении конкретных, даже мелких вопросов. Об этих чертах Сталина другими словами писал В. И. Ленин: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью». И в другом месте: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общениях между нами коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличался бы от Сталина одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.». Ленин, считая это мелочью, предупреждал, что в процессе внутрипартийной борьбы эта мелочь «может получить решающее значение». Так и случилось.
Уверенный в своей гениальности, Сталин во все вмешивался сам, его решения оказывались окончательной санкцией. Так он завершил дискуссию о языкознании, по экономическим проблемам, говорят, что выступал с ценными указаниями перед врачами, тремя словами – «Браво, товарищ Лысенко!» – положил начало уничтожению генетики. Вечно болтая о диалектике, он был догматиком до мозга костей. Примитивность его мышления определяла неумение проникнуть в невидимую суть вещей, слепую веру в очевидное. Это проявлялось во всем. Вот несколько примеров, свидетельствующих об уровне, на котором решались сложные задачи. Один из наших Наркомов Б. Л. Ванников рассказывает: в кабинете у Сталина обсуждается конструкция ручного пулемета. Представленный образец вызывает возражения. Крышка его магазина так сильно захлопывается, что грозит оторвать пальцы бойцу. Демонстрируя беспочвенность такого рода опасений, какой-то генерал растягивается на полу кабинета и осторожно опускает крышку с положения лежа. Всем нравится: убедил! Ванников – противник этой конструкции – берет толстый карандаш, кладет его под крышку и спускает ее, тоже с положения лежа. Крышка захлопывается и режет карандаш, словно нож. Вот способ полемики. Сталин на этом основании принимает решение. Из других мемуаров: обсуждается вопрос о танковой броне. Какой-то инженер, наслышанный об опыте испанской войны, предлагает: делать лобовую броню танка двуслойной. Первый слой затормозит пулю, и она не пробьет второго слоя даже не слишком прочного. Специалисты говорят об абсурдности этого проекта. Но инженер, защищаясь, произносит фразу (я ее забыл), которая производит впечатление на Сталина. Он восклицает: «Это же настоящая диалектика». Принимается решение делать слоеные танки. На полигоне эта броня испытания не выдержала. Как быть? Нельзя же Сталину сообщить, что факты противоречат диалектике. Решают: сообщить об отказе от двуслойной брони на том основании, что следует разработать новый танк, способный выдерживать артиллерийские снаряды. Так обошли гения с его диалектикой. Многое определяла случайность. Решается вопрос о размещении за рубежом заказов на
