всё было серьёзно. Тогда обошлось… И вот опять!
Когда командир вышел из штаба, было уже совсем светло. Едва оторвавшись от кромки горизонта, рыжий раскалённый шарик уже пылал, плавил под собой море, выжигая на глади ослепительную дорожку. Искрясь и переливаясь, дорожка бежала к берегу, разрезая розоватое полотно залива почти пополам. Низкие лучи — ещё деликатные, мягкие и совсем не жгучие — приятно припекали обращённое к солнцу лицо.
— Вот она, благодать-то! — блаженно жмурясь, командир глядит на раскинувшуюся перед ним бухту и всю эту идиллическую картину. — И чего людям надо? Созерцай, живи, радуйся…
Ветерок — мягкий, ещё не влажный и не удушливо липкий — доносит с моря запах йода и гниющих водорослей. Там, на берегу, поблёскивая из-под влажных черепичных крыш разноцветными квадратиками окон, в тёмной зелени елей и кокосовых пальм белеют хаотично разбросанные строения базы. Ещё дальше, у самого уреза воды, щерятся редким частоколом вынесенные в море пирсы. У одного из них сверкает глянцем округлых бортов его подводная лодка. С флагштоков, в готовности к погружению, уже сняты флаг и гюйс. На мостике, старпом с биноклем на шее, щурясь, переговаривается с замполитом. В носу и в корме, одетые в оранжевые спасательные жилеты, переминаются с ноги на ногу швартовые партии. Подводная лодка к выходу в море приготовлена и ожидает только прибытия командира.
Сколько раз вот так шёл он на свой корабль. Как радостно всякий раз билось сердце, как трудно было скрывать за напускной суровостью эту свою пацанячью радость. Радость от осознания того, что вот она — грозная махина, сотни тонн смертоносного железа — отдана в полное его распоряжение и беспрекословно послушна его воле. Радость от предвкушения, что вот сейчас он окажется в привычной своей стихии, займётся любимым делом… «В море — дома», — это как раз про него. Да, он был неисправимым романтиком, любил море, морскую службу и оставался верен им до конца. Безжалостно отклоняя поступающие порой предложения перейти на тёплое береговое местечко, он вновь выбирал тернистый путь моряка и ни разу о том не пожалел. Да, он любил свою нелёгкую работу, он ею жил и был, наверное, счастливым человеком.
Всякий раз, подходя к пирсу, командир непроизвольно ускорял шаг. Там, на последних метрах, он едва не бежал. Взлетая по трапу, ещё с палубы кричал старпому, чтобы тот командовал отход, карабкался на мостик и, пристроившись на откидном своём сидушке-насесте, наблюдал сверху за милой его сердцу палубной суетой.
И вот — всё как обычно: за спиной — опостылевший, суматошный берег, впереди — его родной корабль под парами и экипаж, застывший на боевых постах, готовый по мановению руки выполнить любой его приказ, размеренные подводные будни, привычная морская жизнь… Но почему на этот раз командир не спешит? Почему лезут в голову непрошеные мысли? До пирсов — меньше километра, десять минут спокойной ходьбы… Но почему командир непроизвольно замедляет шаг? Почему так стремительно бегут секунды? Скукоживается, неумолимо сокращается этот отпущенный лимит времени и пространства? О, как же хочется его растянуть!
— Родина вас учила, кормила, одевала, обувала — пора и долг отдавать! — ещё звучат в ушах произнесённые несколько минут назад слова адмирала.
Что тут можно возразить? Верно сказано. Святая обязанность всякого военного человека — получив приказ, идти его выполнять Воскресенье, четыре утра. За окном густая угольная чернота и ни единого намёка на скорый восход. Но уже через полчаса мгла начнёт отступать, заиграют робкие предрассветные проблески, вспыхнет от первой искры розовеющая дуга горизонта. Спать бы и спать ещё в свой законный выходной день, но кому потребовалось звонить «большой сбор», да так громко и длинно, что, кажется, сейчас развалится голова!? Какой гад истошно кричит: «Команда, подъём!», да таким резким и мерзким голосом, что хочется оглохнуть и ничего уже не слышать никогда!? Какая тварь безжалостно врубает в казарме ослепительный свет, и несколько десятков сонных, полуголых парней начинают ворочаться и щуриться, как беспомощные котята!?
Адмиралу это тоже хорошо известно. Прощаясь, по-отечески похлопав по спине, крепко сжав командиру руку, он неуклюже пытался шутить:
— До встречи, командир! Приказываю вернуться! Подводная лодка денег стоит… Да и ты со своими охламонами нам ещё очень можешь пригодиться.
Солнце начинает не на шутку припекать. Жар от раскалённого асфальта ощущается уже даже лицом. В голове гулким стуком отдаётся каждый шаг. Чёрное полотно дороги медленно движется навстречу, наползает и неумолимо съедается под ногами. Всё ближе и ближе пирсы. Утекают последние отпущенные мгновения, минуты и метры… Мысли — сумбурные, отрывочные — помимо воли возникают, роятся в голове:
— Но что это? Почему? Зачем? Чья-то ошибка или сбой системы? Или действительно что-то произошло? В любом случае — путь в один конец… Вот он, момент истины!
— А если всё же ошибка? Что, если какой-то долбо@б… Назад ведь потом не отыграешь… Ядерная торпеда — не воробей: «Пли! Ой, не пли, не пли…» Третья мировая, может, и не начнётся, но нас накроют однозначно…
Командир идёт, смотрит по сторонам, и цепкий взор его примечает всякую мелочь. Вот прямо перед ним, задрав хвост, часто-часто перебирая лапками по раскалённому асфальту, перебегает дорогу зелёная ящерка. Крикливые портовые чайки, наглые и грязные, дербанят какую-то тухлятину на берегу. Лениво колышется пожухшая на солнце трава, сухо шелестят обдуваемые лёгким ветерком ажурные листья пальм над головой. Море, словно присыпанное слюдяной крошкой, играет, искрится, слепит глаза… Всё вокруг — как всегда. Так же, как вчера, как неделю, год и столетия назад… Но возможно ли, что уже завтра этого ничего не будет? Исчезнет всё, растворится, сгинет без следа…
Оно, может, и останется, и будет существовать, но не для него, не для старпома, не для его парней…
Командир щурится, глядит на солнечную дорожку и грустно улыбается. Он отчётливо понимает, что, скорее всего, видит это всё в последний раз.
— Но что бы ни было… Ты — военный, ты присягу давал! Значит, никаких рассуждений! — гонит он от себя шкурные мысли. — А то что же получается? Если военный человек вместо того, чтобы выполнять боевой приказ, начнёт думать, митинговать… Нахрен он кому такой нужен? К стенке такого! Приказ есть приказ, и он должен быть выполнен! Беспрекословно, точно и в срок! Любой ценой! Иначе вакханалия и развал всего… Не нравится — иди на берег, в народное хозяйство, в демократы…
До пирса уже рукой подать. Со стороны моря доносится перекатистый шум прибоя. Вот белая будочка проходной, вахтенный матрос отдаёт честь. Последняя сотня метров…
— А деды наши как? На
