У Александра Кусикова совсем другое богоощущение. Так, в своем, в сущности, программном стихотворении «Аль-Баррак» он пишет:
О, время, грива поределая,
Я заплету тебя стихом,
Подолгу ничего не делая,
Я мчался на коне лихом.
……………………………………..
Я этот мир в страну другую
Несу в сознательном бреду.
Я радуги дугу тугую
Концами жилисто сведу!
О, вдали белая дорога,
О, сладостных томлений рок…
Нет в небе Бога, кроме Бога,
И Третий Я Его Пророк!
Да, да именно так: сплошь с заглавных букв! Как видите, напористое, гиперболизированное, не слишком скромное стихотворение…
Возникает вопрос: почему и Владимир Маяковский, громогласный и принципиальный борец с религией и попами, и Вадим Шершеневич, не отстававший от Маяковского в своих антибожественных выпадах, так дружелюбно относились к своему молодому коллеге? Верили в его искренность?
Позволю себе реплику «в сторону», или «а парт», как говорят на театре; к развитию сюжета она почти никакого отношения не имеет, зато прекрасно характеризует «рыночные» отношения в поэзии двадцатых годов, которые мне удалось раскопать в процессе работы в связи с героем моего повествования. А подробности эти, на мой взгляд, довольно забавны.
В 1918 (или 1919) году у молодого двадцатидвухлетнего автора, по-видимому, неизбежно влюбленного, вышла книжка под названием «Поэма поэм». Название ее — откровенная калька с Соломоновой «Песни песней» и одновременно с названия поэмы В. Шершеневича, имеющей вызывающее «посвящение»:
Соломону — первому имажинисту,
Обмотавшему образами
простое «люблю»…
Кусиковская поэма по-молодому напориста, наивна, и в ней прозрачно узнаваемы мотивы молодого Маяковского из «Облака в штанах»:
Все о ней.
И о ней — так бы белкой вертеться,
Запрокинув
Пушистые
Мысли
Хвостом.
В колесе по ступенькам пусть
прыгает сердце,
Мое бедное сердце.
Ну, а потом?
Эту лирическую поэму молодой автор ценил необыкновенно высоко — в самом буквальном смысле слова! Так, для сравнения: ежели «Жемчужный коврик» продавался тогда за шесть рублей, то вышеозначенное первое издание поэмы — нумерованное (!), с рисунками от руки (!) Б. Эрдмана продавалось — оцените разницу! — за полновесную тысячу!
А уже второе, извините за печальную подробность, упало в цене в десять раз и отдавалось книготорговцами уже за сотню… Как видите, и тогда, и сегодня печальна финансовая судьба лирических поэм!
Вот стихи А. Кусикова из книги «Жемчужный коврик»:
Я родился в горах,
И неведом мне страх,
Я живу на холодных снегах.
Надо мной мой Аллах
Высоко в облаках,
В своих нежных и райских садах…
В стихах его рассыпаны подробности его биографии. В стихотворении с посвящением «Прекрасному черкесу — отцу моему» есть такие строки:
У меня на Кубани есть любимый пень
С кольцами лет на сморщенной лысине…
А в другом месте:
…у меня на Кубани сосед слепец…
Или еще:
Есть у меня и родина — Кубань,
Есть и Отчизна — вздыбленная Русь.
Конечно, нет ничего удивительного в том, что, рожденный мусульманином, он с детства впитал в себя Коран, ставший для него фундаментом души:
Мое детство баюкал суровый уют,
Я в Коране любил райских дев, —
Может быть, оттого до сих пор я пою
Перепевный потока напев…
Осторожно и бережно он приоткрывает тайну своего рождения как физического, так и позднейшего, духовного:
Нет во мне капли черной крови.
Джинн не коснулся меня, —
Я родился в базу коровьем
Под сентябрьское ржанье коня.
……………………………………………..
Сквозь сосцы бедуинки Галимы,
Сквозь дырявый — с козленком — шатер
«Я» проникло куда-то незримо,
Как кизячный дымок сквозь костер.
Но ведь позже, в Москве молодой поэт попал в совсем иную среду, в бурный водоворот революционных преобразований, не говоря уже об иноверческом окружении:
…Зачитаю душу строками Корана,
Опьяню свой страх Евангельским
вином, —
Свою душу несу я жертвенным бараном
И распятым вздохом, зная об ином…
Религиозность — это вовсе не обязательное исполнение церковных правил и обычаев, это не только непременное публичное посещение церкви или мечети, не механическое чтение молитвы перед едой или ежедневный пятиразовый намаз лицом к Мекке…
Нет, это — особое мировоззрение, или ежели угодно, — особое миросозерцание. Именно таким религиозным миросозерцанием, на мой взгляд, и обладал поэт Александр Кусиков.
В этом смысле принципиальной для поэта была книга «Жемчужный коврик». Вообще-то говоря, это была книга «на троих»: К. Бальмонт, А. Кусиков и А. Случановский (не путать с поэтом К. Случевским!).
И дело, конечно, не в том, что соавторство с маститым символистом существенно «повышало акции» самого Кусикова. Дело было в открыто заявленной позиции.
«Треть» книги, принадлежащая А. Кусикову, называется «С Минарета Сердца» (все — с больших букв!) и открывается стихотворением «Коврик жемчужный». Думаю, что следует предварить современного читателя: имеется в виду не какой-нибудь настенный коврик для украшения интерьера, а молитвенный, который расстилают мусульмане во время молитвы, перед тем, как опуститься на колени…
Я пред Тобой смиренно опущу ресницы,
Чтоб замолить моих страданий раны.
Я буду перелистывать души моей
страницы —
Священного Корана.
Ты, кроткий в облаках, быть может,
ты услышишь
Мою молитву дня.
Мой коврик жемчугом,
слезами Сердца вышит,
Услышь меня!
Я, пожалуй, не в состоянии оценить степень искренности данного стихотворения, зато безусловно могу отметить, что его автор не обладает тем бесстрашием или той бесшабашностью, которые в обращении с такой же молитвенной принадлежностью проявил другой мусульманин, знаменитый Омар Хайям, за восемь веков до нашего поэта написавший такое четверостишие: