поздравить вас с Рождеством. – Роже достал из кармана и протянул мне маленькое, с оранжевым из папье-маше ободком зеркальце и небольшую оранжевую связку стеклянных бус (точно такие я видела накануне в витрине у фриезера). Потом он полез за пазуху и бережно извлек оттуда помятый бумажный сверток. – Это – тоже для вас. Извините за скромность. Ах!.. – Из развернутого кулька посыпались на снег ярко-малиновые, по форме напоминающие миниатюрные граммофончики соцветия. – Увы, не донес. Какая жалость!
– О Роже, большое спасибо вам за внимание. Этот цветок – прелесть! Я знаю – его зовут у нас «декабристом», он цветет только зимой. До войны в нашем доме тоже были такие. – Нагнувшись, я подняла со снега несколько измятых, холодных лепестков. – Не огорчайтесь. Еще раз большое вам спасибо.
Я видела – у Роже было отличное настроение. Он сам объяснил причину своего благодушия: «Вам известно, что происходит сейчас на фронтах? Немцы бегут из России, как настеганные. Советские войска ведут бои за Житомир и за Белую Церковь. Скоро вся Украина и Белоруссия снова будут свободными. Какое счастье, что есть на свете отважный русский народ, который, по сути дела, единственный из многих народов сумел перешибить хребет оголтелому фашизму…» В обрушившейся на мир ужасной войне, убежденно говорил Роже, во многом повинны правительства Англии, Соединенных Штатов Америки и Франции. Они не только знали об агрессивных помыслах Гитлера, но и всячески поощряли, подталкивали его к агрессии. Правящие круги Англии, Франции и Америки надеялись, что фашистская Германия никогда не нападет на них, а начнет войну с Советской Россией и с другими социалистическими странами, и даже поставляли ей всевозможное вооружение и продовольствие. Они предали национальные интересы не только своих, но и других, порабощенных гитлеровцами народов, и сейчас жестоко расплачиваются за это.
Мы уже дошли до железной дороги и теперь снова возвращались к нашему дому, как вдруг со стороны усадьбы Бангера показались в мутной снежной мгле двое. Послышался негромкий немецкий говор. Я узнала голоса самого Бангера и его фрау.
– Сюда идет лидер деревенского гестапо с женой! – встревоженно сказала я Роже. – Они увидят нас…
– Не бойтесь. Я – с «ОСТом», – спокойно ответил Роже. – Говорите со мной по-русски. Называйте хотя бы Иваном…
– Ах, Иван, я очень рада тебя видеть, но, знаешь, мне-то подумалось, что это пришел другой – тот, которого я жду, жду и, наверное, никогда уже не дождусь, – громко, с неподдельным чувством, по-русски произнесла я первое, что пришло мне в голову, когда супружеская пара поравнялась с нами и Бангер искоса посмотрел на нас.
– Умница, – зи зинд зер клюг, – смеясь, похвалил меня Роже после того, как Бангер с женой удалились. – Ну а теперь нам надо проститься. Я и так здорово задержал вас…
– Обождите минутку, Роже! Я сейчас. – Стремглав я взбежала на крыльцо (мы уже стояли возле нашего дома), под недоуменные и удивленные взгляды мамы и Симы достала из-под кровати свою сумку, развернув приготовленный для Роберта пакет, вытащила оттуда блокнотик с фавном. После этого снова устремилась к двери. Ничего… Надо ведь и Роже тоже оказать внимание. А Роберт обойдется и одним «хозетрегером»…
– Вот, Роже, это – вам, – сказала я и протянула ему свой сувенир. – С праздником вас. С Рождеством и с Новым годом… Желаю вам большого человеческого счастья и быстрейшего возвращения на Родину.
– Благодарю вас, – произнес Роже, рассматривая и листая в снежном сумраке блокнотик. – Но я не вижу тут никакой записи… Пожалуйста, напишите для меня несколько слов. – Он вытащил из гнезда и подал мне тоненький коричневый карандашик, раскрыл блокнот на первой странице: – Ну… Пожалуйста…
– Хорошо. Я напишу вам по-русски. – Склонившись, я смахнула рукой налетевшие на бумагу снежинки, написала в уголке листа: «Отважному французскому моряку Роже с искренним уважением от русской девушки Веры».
Расставаясь, Роже сказал, перейдя на «ты»: «Ты отличная девчонка, Верона, и очень жаль, что наши пути никогда не сойдутся».
Вот и все об этой встрече, и вообще о сегодняшнем, вернее, о вчерашнем дне. Ведь уже наступило раннее рождественское утро. Поэтому я поздравляю себя с праздником и отправляюсь наконец спать.
Опять навалилась тоска – дикая, испепеляющая душу, беспросветная. Я не знаю, что со мной происходит, но только наступил период какой-то апатии: все вокруг безразлично, все постыло, все, кажется, утратило всякий жизненный смысл. Ни о чем не хочется думать, ничто не интересует. И лишь одно, лишь одно волнует бесконечно – неужели все и навсегда потеряно, и нам уже никогда, никогда не жить больше прежней, счастливой, свободной жизнью, не видеть свою милую, любимую, далекую Отчизну? И так страшно делается при этой мысли, так больно сжимается сердце, так невыносимо хочется плакать. До рвоты опротивело все и вся, что находится здесь, на чужой, немилой стороне. И эта тесная, с установленными вдоль стен скамейками кухня, и холодная, убогая, с устоявшимся подвальным запахом овощей и сырости кладовка, и скрип старой, промерзшей груши у крыльца, и торчащий в окне шпиль деревенской кирхи…
Вчера вечером – мы уже собирались ложиться спать – прибежала встревоженная Вера: очень заболела тетя Даша, наверное, что-то не в порядке с желудком или с печенью, потому что у нее почти беспрерывная рвота и высокая температура. А немка-надсмотрщица грозится, что, если она в ближайшие дни не поправится, – ее поместят в лечебницу для «восточников». Я отдала Вере хранившиеся у меня от моего прежнего посещения деревенского «Коси-коси сено» несколько серо-голубых таблеток и остатки принесенной Гельбихой травы. Дай-то Бог, чтобы эти снадобья помогли тете Даше, надо же ей хотя бы еще раз повидать свой тысячу раз вымечтанный и выстраданный Псков…
Сегодня день тянулся медленно-медленно, минуты и часы ползли черепашьим шагом. Наверное, оттого, что пришлось заниматься разными делами, в основном по хозяйству. Сима вместе с Линдой в панских хоромах гладили после большой стирки белье. Мама с Нинкой чесали в амбаре овечью шерсть. Леонида Шмидт услал на мельницу, а вслед за ним укатил и сам туда, а мы с Мишей таскали на скотный двор и резали солому и бураки.
И опять я вся была в воспоминаниях. О чем? Да все о том же – о моем родном Новополье, о наших раздольных русских полях, о речке Стрелке с ее прохладными водами, о нашем небе, голубом, северном, о наших привольных песнях и о былом счастье. Снова вспомнилась школа – тот желтый двухэтажный дом, где так беззаботно прошла половина моей коротенькой жизни. Вспомнила опять всех –
