аспиранткой по имени Лаура. Лаура писала диссертацию о Джеймсе Джойсе и французском “новом романе”, и я, чтобы доставить ей удовольствие, дважды пропахал “Поминки по Финнегану” и прочел почти всю Саррот, почти всего Бютора и Роб-Грийе. Однажды ночью, в приступе романтического восторга, я вылез из окна ее квартиры на Честертон-роуд и простоял, отказываясь вернуться в комнату и балансируя на карнизе до тех пор, пока она не согласилась выйти за меня замуж. Утром Лаура позвонила матери и все рассказала. После долгого молчания мать произнесла:
– Наверное, он очень мил, дорогая, однако разве нельзя найти… э-э… себе подобного?
Вопрос оскорбил Лауру.
– Что ты хочешь этим сказать, “себе подобного”? – закричала она в трубку. – Специалиста по Джойсу? Или человека ростом в пять футов и три дюйма? Или женщину?
Так или иначе, но в то лето она обкурилась травы на свадьбе наших приятелей, сорвала с меня очки, переломила их надвое и принялась кричать, к полному ужасу жениха и невесты, размахивая перед самым моим носом ножом, который выхватила из свадебного торта, что, если я хоть раз еще подойду к ней близко, она разрежет меня на кусочки и разошлет по знакомым в качестве свадебного угощения. Я близоруко щурился, спасая лицо от Лауры, и едва не упал, столкнувшись с другой женщиной, сероглазой спокойной студенткой медицинского факультета по имени Мала, которая по-простому, по-свойски, глядя в мне глаза, предложила подбросить меня домой, “поскольку ваше зрение в настоящее время не позволяет вам добраться самостоятельно”. И пока мы не поженились, мне и в голову не пришло, что серьезная безмятежная Мала, Мала родом с Маврикия, некурящая и непьющая, в старомодных очках, никогда не вертевшая юбкой, не пробовавшая наркотиков, вегетарианка с улыбкой Джоконды, подошла ко мне в тот вечер по подсказке Элиота Крейна.
– Он хочет тебя видеть, – сказала в трубку Люси. – Про марсиан он, кажется, забыл.
Элиот сидел перед растопленным камином, прикрыв ноги красным пледом.
– А вот и злой гений космических просторов! – воскликнул он и вознес руки над головой, то ли приветствуя меня, то ли изображая ужас. – Дорогой мой, бес ты пучеглазый, посиди со мной, пропустим по стаканчику, а потом опять примешься за свои злые дела.
Люси вышла, оставив нас вдвоем, и он заговорил о своей болезни, трезво и вполне разумно. Трудно было поверить, что это он с завязанными глазами вел машину по встречной полосе. Когда “находит”, сопротивляться безумию невозможно, сказал Элиот. Но между приступами он “совершенно нормален”. Он наконец понял, что шизофрения отнюдь не позор, а болезнь, как любая другая, понял и смирился, voila tout [31].
– Я решил выздороветь, – доверительно сказал он. – Я снова сел за работу – сейчас сижу над Оуэном Глендоуром [32] – и до тех пор, пока не трогаю оккультизма, все в порядке. – Крейн был автором двухтомного научного труда о тайных и явных европейских оккультных течениях в девятнадцатом и двадцатом веках, который назывался “Гармония сфер”.
Элиот понизил голос.
– Между нами, Хан: я попутно нашел способ лечения шизофрении. Я уже написал письма лучшим специалистам. Ты и представить себе не можешь, какой эффект. Похоже, я и впрямь открыл нечто новое, они это все признали, остальное – дело времени.
Мне вдруг стало грустно.
– Знаешь, проверь-ка, где Люси, – шепотом добавил он. – Она стала врать, как шлюха. И, представь себе, подслушивает! У нее эти новые штучки. В холодильнике, и то микрофон. В масленке.
* * *
Элиот представил меня Люси в 1971 году в кафе, где подавали кебаб, и я – хотя мы и не виделись десять лет, с тех самых пор, когда ей было двенадцать, а мне четырнадцать и мы поцеловались на прощание в последний вечер на песчаном берегу Джуху, – сразу узнал ее и почти испугался, как бы история не повторилась. Золотоволосая мисс Люси Эванс, дочь владельца одной известной бомбейской компании, была особой в высшей степени самостоятельной. Она ни словом не обмолвилась о том поцелуе, а я решил, что она, наверное, о нем забыла, и тоже ничего не сказал. Но вскоре Люси принялась вслух вспоминать о верблюжьих бегах на берегу Джуху и о свежем, с пальмы, кокосовом молочке. Ничего она не забыла.
* * *
Люси была обладательницей небольшого баркаса, которым очень гордилась, древнего суденышка, когда-то служившего на флоте, но давно отработавшего свой срок. У него была острая, как нос, корма, самодельная рубка-каюта и невероятно дряхлый движок “торн-крофт” с ручным приводом, слушавшийся только Люси. Когда-то баркас ходил до Дюнкерка.
В память о бомбейском детстве Люси назвала его “Бугенвилья” [33].
Вместе с Люси и Элиотом мы плавали на “Бугенвилье” несколько раз – в первый раз с Малой, потом без нее. Мала, тогда уже доктор Мала, то есть доктор (и по совместительству миссис) Хан, ни больше ни меньше – Мона Лиза Медицинского центра на Хэрроу-роуд, пришла в ужас от богемного образа жизни на борту судна, где все обходились без ванны, писали за борт, а ночью, чтобы согреться, укладывались все вместе, состегнув четыре спальных мешка в один. – В моей системе приоритетов, – сказала Мала, – комфорт и гигиена находятся в категории “А”. Не буди спальный мешок, пока он спит тихо. Я остаюсь дома при своих “Данлопилло” [34] и ватерклозете.
* * *
Однажды мы дошли на этом баркасе до Трента, прошли Мерсийский канал, дошли до Миддлвича, потом взяли на запад к Нантвичу, прошли на юг до Шропширского канала и вернулись в Лланголлен. Люси оказалась замечательным шкипером, обнаружив в себе и недюжинную силу, и капитанскую властность, какой я раньше в ней не замечал. Элиоту нужно было попасть в Кембридж на лекцию какого-то “великого” австрийца “Нацизм и оккультные науки”, и две ночи мы провели вдвоем. Мы высадили его в Крю и зашли поужинать в ресторанчик, с отвратительной кухней, зато весьма претенциозный. Люси захотелось заказать бутылку вина, “rose”, как она сказала. Официантка презрительно поджала губы:
– Красное по-французски “rouge”, мадам, – проворчала она.
Красное ли, розовое ли, выпили мы его слишком много. И когда мы состегнули спальные мешки на “Бугенвилье”, то сразу перенеслись на берег Джуху. Вдруг Люси поцеловала меня в щеку и пробормотала: “Безумие, любовь…” – и легла на другой бок, повернувшись спиной ко всему нашему далекому прошлому. А я вспомнил про Малу, про не слишком далекое свое настоящее, и в темноте покраснел от стыда.
* * *
На следующий день ни она, ни я ни словом не обмолвились о том, что
