Стало темнеть, и с трудом можно было разобрать дорогу. Но вскоре луна своим слабым светом осветила местность. Мы шли холмами, покрытыми тонким слоем песку. На тропинке он был тоже не глубок: нога тонула всего вершка на полтора; тем не менее идти было трудно, и лошади утомлялись.
По закрепленным барханам виднелись густые поросли гребенчука; местами, где песок был сдут и обнаруживалась глина, росли солянка и камыш. Местность все повышалась, песок становился крупнее, превращаясь в гальку.
Предупрежденные люди спешат развьючить двух лошадей, на которых идут ягтаны с хронометрами.
Подул свежий ветерок, люди оделись в шинели. К полуночи холод настолько усилился, что казаки один за другим стали слезать с лошадей, чтобы пройтись пешком и разогреть закоченевшие ноги.
Тяжелы были всегда ночные переходы, но теперешний казался особенно утомительным: ни люди, ни лошади не успели отдохнуть от дневного перехода по жаре в 30 с лишком градусов; а тут приходилось делать второй переход по крайне тяжелой дороге, к тому же при холодном северо-восточном ветре, понизившем температуру до –2° C. Люди стали кутаться крепче, надели полушубки и нередко поклевывали носами.
Наше намерение было у колодца Гурбан-Кудук покормить лошадей. Проводник не останавливает каравана. По всей вероятности, в темноте ночи он пропустил колодец.
Лошади сведены в кучу. Бедные животные отворачивали морды от торб с кормом, но охотно ели солянку, собранную кругом. Воды не было: проводник не знал, в какой стороне остался колодец.
Мы находились на высшей точке песчаной возвышенности; почва была тверда как камень, и только тонкий слой песку заставлял думать, что мы шли по песчаным барханам. Гряда, на которой мы были, значительно возвышалась и над Гученом, и над Гашуном; роскошный вид открывался с нее на север и юг. Сквозь дымку зари блестели снеговые вершины Тянь-Шаня, облитые золотым пурпуром в волнах утреннего тумана. Далеко-далеко на севере смутно вырисовывались неясные очертания Алтая, ближе подступали гладкие, точно облитые водою, вершины Байшык-Богдо. Внизу под ногами, на огромном пространстве, зеленели камыши урочища Гашун, граничащие с глубоким оврагом и низеньким увалом кремнистых, разрушенных временем гор Намен-чю.
Растительность стала и гуще, и разнообразнее, чем в первой половине пути; появился саксаул, встречались места, густо заросшие камышом, в ямках же росли солянковые растения. Бугры были сплошь изрыты грызунами, которые при нашем приближении издавали какой-то писк и быстро скрывались в норках. Мне удалось, однако, подкараулить и убить несколько штук.
С восходом солнца засуетилось и пернатое царство: выбежала саксаульная сойка, чиркнул пустынный воробей, и какой-то хищник быстро пронесся, не дав даже времени вскинуть ружье. Но вот раздалось знакомое карканье, кончавшееся трелью «ррр…», и со свистом пронесся на водопой большой табун (Syrrhaptes paradoxus) пустынных куропаток, за ним второй, третий, спеша туда же, куда спешили и мы, т. е. к ключам Гашуна.
Около полудня мы вышли на поляну, где был пикет с несколькими китайскими солдатами для прогона на верблюдах казенных пакетов; тут мы напились довольно скверной соленой воды. Пройдя еще три версты, наш караван остановился у солонцеватых озер, среди прекрасного подножного корма, как раз в углу, где водяной сток круто заворачивает с востока на север. Погода была теплая… Приготовления к охоте… Переговоры о способе ведения ее, которые велись под руководством опытного сарта-охотника… Местность представляла следующую картину. Около главного лога, тянувшегося с востока, местность была довольно ровная, и к югу до самых песков покрыта кормовою травою; на этом пространстве в двух местах находились ключи, которые орошали вышеуказанное пространство.
Далее к востоку, в версте от нашей стоянки, виднелось озерко весьма хорошей воды. Это была последняя вода: еще далее версты на три лог был сух и блестел кристаллами глауберовой соли и соды. Солончаковое русло, изогнувшись немного к югу, снова поворачивало на восток и входило в долину, шириною около трех верст; почва ее было до крайности слабой, так что нога, пробив верхнюю тонкую кору, проваливалась до полуколена в какую-то порошкообразную массу. Края долины представляли несколько волнистую и твердую поверхность, покрытую крупною галькою, а местами надутым песком; верстах в 15–18 эти края смыкались и, подымаясь, уходили к юго-востоку. К северу от нашей стоянки долина была узка, русло образовывало около 15 озерков, вытянутых в одну линию; тут, в густо поросших камышом лужах, находила себе приют и отдых перелетная водяная дичь.
За исключением мест, прилегающих к ключам, все пространство было удобопроходимо; покрытое порослями тамариска, камышом, а местами и тугарками (Populus diversifolia), оно представляло довольно ровную степь, раскинувшуюся на 60 кв. приблизительно верст… Особенность степи, которая резко бросалась в глаза, заключалась в том, что вся местность была изрезана тропинками, пробитыми животными. В промежутках и по краям тропинок следов не было заметно; местами они уширялись и образовывали как бы площадку, посреди которой лежала обыкновенно масса навоза, будто бы нарочно собранного в кучу. По следам на тропинках мы не могли определить положительно, принадлежат ли они куланам или лошадям, а равно трудно было сказать, откуда приходят животные. Поэтому охотник-сарт посоветовал нам занять линию между крайним восточным и северным озерами.
Изредка только раздавался писк какого-то мышонка или свист пустынного зайца.
На востоке заалела заря. Что-то стукнуло невдалеке; это шла антилопа-каракурюк, за ней, осторожно ступая, вышла из-за куста вторая, там третья. Грациозные животные скользили как тени, чутко ко всему прислушиваясь. Они остановились недалеко, всего шагах в 80-ти, но стрелять было нельзя: по словам охотника-сарта, лошади боязливы и при малейшем подозрительном шуме уносятся с быстротою ветра, возвращаясь снова на водопой не ранее двух-трех дней. Почти то же писал о лошадях Н. М. Пржевальский. Оставалось только любоваться милыми антилопами, которые на ходу пощипывали травку. Маленький козлик резвился около матери, то становился на дыбы и прыгал вверх, то, разбежавшись, выгибал шею и ударял безрогою головкой в грудь матери.
Один казак стал нас уверять, что видел какого-то странного зверя, ни на что не похожего. Животное это – молодая антилопа сайка, или по-местному – бургак. Оригинальное сложение этого жвачного, до сих пор никем из наших людей не виданного, даже и днем навело сомнение на казаков. Большинство решило, что это должен быть больной волк; другие же – что отставший захудалый баран. Впоследствии нам удалось убить несколько штук сайгаков близь перевала Уланг-су, где они водились большими стадами. В Центральной Азии эти антилопы очень редки, и мы были первые, доставившие их оттуда в императорскую Академию наук.
