а я верёвку возьму! Давай ею свяжем!
И одолев сопротивление Митьки, они связали его лопатной верёвкой.
Митька, поняв, что в семье появились сильные Колькины руки, решил про себя: «Эту пьяную кутерьму надо бросать!».
– Да твоему-то пьянству будет, когда конец-то или нету! И когда ты, только, досыта напорешься или уж до смерти опоришься! Развязал бы мои ручонки – вот до чего надоел ты мне со своим пьянством! – укоризненно наговаривала Митьке, Марья, измучавшаяся в своей недолгой замужней жизни, глядя в упор на связанного мужа, у которого на окровавленном носу бродили мухи.
В ответ Митька, что-то пьяно и бессвязно бормотал.
– Ты не гмыкай, говори толком! Не вычупендривай, нам ведь некогда с тобой тут валандаться-то. Вон в зыбке ребёнок плачет! Его почистить и успокоить надо, а ты напоролся как свинья и гмыкаешь. Вот возьму, да и выволоку тебя в сени. Раньше я за тобой ходила, ухаживала, а теперь фигу. Хоть подохни пьяный на улице – не подойду! – натерпевшись и настрадавшись, осмелевшись, наступательно угрожала Марья Митьке.
– Дался в картёжную игру, да в пьянство и думает больше на свете заняться нечем.
А ночью, лежа на одной кровате с Митькой, Марья решила наболевшись, всё высказать ему:
– Какой ты всё же заносчивый и вредный с людьми и не жалостливый ко мне. Я из-за тебя дьявола всю свою жизнь загубила! И довёл ты меня до последнего! Я как доска стала, слёз пролила целое море. Тоска и кручина меня совсем заела. Никакого просвета в жизни у меня нету. Когда ты пьяный, ломаешься, куражишься, колобродишь, пристаёшь ко мне и никакой уём тебя не берёт. От этого тяжко на душе моей
– Ну ладно, я извиняюсь перед тобой, больше не буду, – полупьяно пробормотал Митька над ухом Марьи, лезя к ней с намерением поцеловать её.
– Не люблю, когда пьяный лезешь целоваться ко мне, – раздражённо оттолкнув Митьку от себя, отвернувшись к стене, завсхлипывала Марья.
И укоризненные слова, и слёзы подействовали на Митьку. Он с осторожностью, в темноте, дотронулся до её глаз. Его пальцы ощутили липкую влагу слёз. В нём пробудилась жалость к жене. Не выдержав Марьиных слёз, Митька растроганно слез с кровати, в темноте ночи побрёл в чулан, нащупав там бутылку с самогонкой, выпил из неё стакан и улёгся на голом полу один. Лежал он, спал, бесчувственно как мёртвый, сначала дробно храпел, а потом и храпеть-то перестал. К утру, мать встала, подойдя к Митьке проверила: ей показалось, что он не дышит. Всполошивши семью она выбежала на улицу закричала:
– Караул! Митька помер!
Народ сбежался: выяснилось – Митька жив. Марья, злорадно ворча, объяснила людям:
– Никакого дьявола с ним не случилось. Ночью вставал и себе в глотку добавил, а теперь вон валяется и храпит, как лошадь, ехавшая с возом в гору. Из разявленного наискось, Митькина рта на грязный пол, текла липкая, пузыристая слюна. От него разило отвратительным самогонным перегаром, смешанным с копытным запахом махорки. Потом, перед бабами, Марья жаловалась на свою беспросветную судьбу:
– Плачу, с горя, не в истошный голос!
– Вот изверг, и что бабу изводит!? – сочувственно ахали бабы.
– А хуже и противнее бабыньки, когда он пьяный и слюнявый ко мне лезет! – делилась Марья с бабами, о её отвращении к мужу.
– А ты подверни ему зад, он и будет знать, порекомендовала ей Дарья,
– Или достань травы «Иван да Марья». Напои отваром его он и примирится.
– Всё испробовала, и трава не помогла, и цыганку заполучала, чтоб она мне погадала, – объясняла бабам Марья, – ничто не помогает. Как был Митька, так он им и остался.
Покров. Гулянье. Гости Савельева В.Е.
На праздник Покрова, к Савельеву Василию нагрянули гости из разных сёл. Из Майдана пожаловал Васька Абаймов – поставщик первосортного самогона. Из Чернухи приплюхал, в своих большущих кожаных сапогах, Андрей Кучарин, который вёл знакомство с Савельевым, через то, что снабжал Василия саморучно сшитыми лукошками. Из Пустыни явился, рябой и бородатый Харитон – знакомый Василию по случаю продажи ему по дешёвке бочёнка чистого, берёзчетого дёгтя. Из Наумовки приплёлся рыжий Агафон, знакомый Василию мужик, снабжающий его липняком для точёных изделий.
Хотя, Василий Ефимович и не с распростёртыми руками встречал всех этих случайных гостей, но, тем не менее, он дружелюбно приветил их в душе, рассуждая сам с собой: «Всяк человек пригодится! – А угощенья-то у меня хватит!».
Вообще-то Василий умеет по достоинству, и заслугам оценить человека, но с человеком, который чем-либо провинился перед ним, он сам не поздоровается, и не ответит на приветствие, таков его непоколебимый личный нрав. Гостей угощать, у себя в доме он любит: самогонки и закуски не жалеет вдобавок для компании он всегда имеет пачку папирос. Ими угощает гостей и сам подвыпивши закурит для важности и степенства. Для баб, в таких случаях, заставляет Любовь Михайлову, ставить самовар, и любители вдоволь угощаются чаем, забелённым топлёным молоком и с сахаром.
Сам, Василий, мужик коренастый, как выросший на просторе дуб, следил за своим здоровьем, тело соблюдал в чистоте, рационально питался. Он любит чистоту и в хозяйстве всюду, о ней он говаривал так: «Создавая везде чистоту и порядок, этим сам себе делаю удовольствие и для людей делаю пример». Дурных привычек он не переносит, их всегда готов, вырывать с корнем, или как он выражается, выжечь раскалённым металлом. Он, редко и мало выпивает, только на свадьбах, да в праздники, за компанию с гостями. Провозглашая тост он обычно говорит: «Ну, за всех! За наше с вами здоровье!».
Имея вспыльчивый характер, редко, когда употребляет сквернослоный мат. Создав большую семью, он прочно пустил родовые корни в селе. «У меня их восемь зёрнышков!» – любит провозглашать Василий Ефимович, когда речь зайдёт о детях. Мужик он самостоятельный и степенный в его хозяйстве всё в запасе: хлеб, корм, дрова. Год за год заходит. Он обладает твёрдым, вспыльчивым характером, трудолюбивыми руками, здравым рассудком и доброжелательным отношением к людям.
Но с людьми, позволяющими безобразия в его доме, он бесцеремонен и неумолим. С нарушителем общего порядка, он, говоря, поступает так:
– Ну, батенька, за такое безобразие в моём доме, я тебе хочу указать на дверь и в придачу дать или кочергу, или ухват со сковородником.
На глазах его, в таких случаях, грозовой завесой наползают брови, придавая его лицу вид сердитый и непримиримый. И всё это составляло, для Василия Ефимовича, арсенал его авторитета среди односельчан, благодаря чему, он от людей достоин чести, достоин подражания.
Итак, по случаю Покрова, нахлынувшие к Василию Ефимовичу разномастные гости сидели в верхней горнице за столом: выпивали, закусывали, угощались чаем, вели деловой разговор, пробовали петь песни. Василий, угощая самогонкой гостей не забывал и про самовар. Он иногда
