Пир, как шутя называл Энгельс ужин в этот вечер, удался на славу. Луиза Каутская, Тусси и их смышленая помощница достигли совершенства в приготовлении любимых Энгельсом блюд.
За едой было произнесено много тостов и зачитаны телеграммы с Востока и Запада. Растроганный Энгельс слушал их с улыбкой, но внезапно нахмурился, встал, поправил очки и сказал:
— Спасибо, друзья. Но истина прежде всего.
Львиная доля почестей, оказанных Энгельсу, принадлежит не ему, а Марксу. Никто лучше меня этого не знает. Разрешите поэтому почтить память Карла Маркса. Ему по праву должна принадлежать сегодня и всегда большая часть вашего внимания. Я только продолжатель его дела. Что до той небольшой доли действительно заслуженных мною добрых слов, то я приложу все силы, чтобы быть достойным их.
Русские революционеры также почтили Энгельса. Старый друг Энгельса народник Лавров прислал большое письмо с поздравлениями от себя и своих соотечественников. Плеханов, Засулич и другие женевские марксисты высказали по телеграфу и в письмах свою преданность, любовь, преклонение и благодарность учителю и другу. Степняк сердечно обнял Генерала и не мог скрыть, как искренне и глубоко он счастлив тому, что узнал в своей жизни такого необыкновенного человека.
— Что ж, дорогой Степняк, — сказал ласково Энгельс, положив руку на плечо стоявшего подле него русского. — Вы молоды, поверьте, будущее щедро вознаградит вас за пережитое, но и мы, старики, кое- чем богаты. Чего только я уже не повидал на своем веку! Я, например, свидетель подъема, величия и падения не только Бонапарта, но и Бисмарка. Не один, а много глиняных кумиров на моих глазах рассыпались, превратившись в пыль. Хорошо бы дожить и до гибели нашего с вами общего врага — русского царизма. Это уже не за горами.
Наступала новая эра — эра империализма.
В последнее десятилетие XIX века появились крупные монополии, усилилась погоня за колониями, шла борьба за территориальный раздел земного шара.
Только несколько лет отделяли Энгельса от того рубежа, когда международные объединения крупнейших промышленников и банкиров, международные картели и банки окончательно поделили планету и установили господство над всем миром.
Энгельс со свойственной ему проницательностью подметил существенные изменения, происходящие в капиталистическом обществе: возникновение трестов, которые постепенно подчиняли себе целые отрасли промышленности. Он уловил основную черту наступающего нового периода капитализма — монополизм. Тресты и банки набрасывали сеть на американскую экономику. Появлением монополий объяснял Энгельс небывалое обострение конкуренции на мировом рынке. Энгельс предрек неизбежность предстоящей борьбы между США и Германией. Он назвал эти две страны грозными соперниками Англии. Энгельс предвидел, что скоро не останется свободных рынков сбыта на земном шаре и это поведет к дальнейшему обострению противоречий между главными странами капитализма. Он указывал, что «теперь новые рынки с каждым днем становятся все большей редкостью, так что даже неграм в Конго навязывают цивилизацию в виде бумажных тканей из Манчестера, глиняной посуды из Стаффордшира и металлических изделий из Бирмингема. Что же будет тогда, когда континентальные и в особенности американские товары хлынут во все возрастающем количестве?»
В последние пять лет жизни Энгельса тревожила небывалая численность постоянных армий, невиданная доселе гонка вооружений. Захват Германией Эльзаса и Лотарингии после франко-прусской войны создал, как и предвидел когда-то Маркс, источник новых столкновений в Европе. Образовалось два военно-политических блока: Тройственный (Германия, Австрия, Италия) и франко-русский союзы.
Германская империя, говорил Энгельс, своей политикой аннексий, гонки вооружений, разжигания националистической пропаганды, травли поляков и других угнетенных национальностей навлекла на Германию ненависть всего мира. Разоблачая одновременно и французских буржуазных реваншистов и шовинистов, Энгельс указывал на угрозу войны невиданного масштаба — мировой войны, в которую будут вовлечены так или иначе все большие и малые страны. С ее помощью правящие классы попытаются укрепить реакционные режимы и уничтожить социалистические партии.
Русский царизм и его дипломатия, по мнению Энгельса, были важнейшей составной частью агрессивных сил капитализма, угрожающих миру в Европе. Когда В. Засулич и С. Степняк-Кравчинский обратились к Энгельсу с просьбой о сотрудничестве в подготовляемом к изданию в Лондоне марксистском русском журнале «Социал-демократ», то в ответ Энгельс несколько времени спустя передал редколлегии журнала большую статью «Внешняя политика русского царизма». В ней он в острой памфлетной форме разоблачил царизм как злейшего врага русской и европейской революции.
Энгельс указывал, что не только русские капиталисты и помещики, но и правители других буржуазных держав заинтересованы в сохранении царизма для подавления революционного движения на Западе. С другой стороны, если в России вспыхнет революция, то европейские реакционные правительства с готовностью поддержат царский строй силой своих штыков.
«В тот день, когда падет царская власть, этот последний оплот общеевропейской реакции, — в этот день во всей Европе подует совсем другой ветер. Ибо реакционные правительства Европы прекрасно понимают, что, несмотря на все их препирательства с царем из-за Константинополя и т. д., может наступить такой момент, когда они охотно швырнут ему Константинополь, Босфор, Дарданеллы и все, что он только потребует, лишь бы он защитил их от революции. Поэтому в тот день, когда сам этот главный оплот перейдет в руки революции, реакционные правительства Европы потеряют последние остатки самоуверенности и спокойствия; им тогда придется рассчитывать лишь на свои собственные силы, и они скоро почувствуют, насколько это меняет положение. Возможно, они решатся даже на то, чтобы послать свои войска для восстановления царской власти, — какая ирония всемирной истории!»
Пророчество Энгельса о том, что западноевропейские державы силой оружия попытаются спасти царизм и русскую буржуазию, сбылось. Впрочем, Энгельс постоянно подчеркивал, что капиталистические державы всегда готовы объединиться для подавления восставшего народа в любом уголке земли.
Хотя Энгельс несколько преувеличил степень влияния царской дипломатии на историю страны, переоценил возможность уступок царизму со стороны Запада, значимость иностранцев на русской службе, однако при этом он указал и на то, что в самой России крепнут грозные для царизма и его дипломатии революционные силы.
