дела. Обиды на его заносчивость доносились и из царской семьи.
Было и такое, но подлинные побудительные мотивы, как представляется, были в другом — в уроках, полученных Алексеем Михайловичем во время военных походов 1654–1658 годов. Тогда у самодержца появилась возможность обратить свой взгляд на многое, что выходило за пределы его прежних, весьма узких представлений. Он смог увидеть своими глазами жизнь за границами Московии, а она оказалась не такой, какой рисовалась ему невежественными церковниками и несведущими боярами. Близость к эпицентру европейских противоречий не могла оставить Алексея Михайловича в неведении о их истоках, о причинах происходивших там конфликтов. Круг его общения пополнился местной монархической знатью, представителями княжеских фамилий не только ближних, но и отдаленных соседей. Сведения о том, чем и как жили в Европе, доносили и многочисленные «солдаты удачи», устремившиеся на Русь после окончания Тридцатилетней войны. Царя посвящали в подлинные причины, породившие эту кровавую распрю, в ходе которой обнажились не только межрелигиозные противоречия, но и противостояние церковной власти и светской. События в Европе, где монархам стоило немалых жертв утвердить верховенство государства над церковью, подсказывали неизбежность пути, по которому придется следовать и российскому самодержцу.
Алексей Михайлович пускай медленно, но осознавал, что уступать самодержавную власть кому-либо недальновидно, непозволительно. Тем временем так и осталась незавершенной дискуссия с Никоном о власти, о том, что выше — «священство» или «царство», «святейшество» или «величество»? Весь ход размышлений, излагаемый патриархом, подводил неискушенного самодержца к мысли о превосходстве церковной, дарованной Богом власти над мирской, подверженной греховным деяниям правителей. Там, вдали от Москвы царем постепенно завладевала мысль о необходимости расставить властные полномочия по своим местам. Недовольство ближнего окружения Никоном создавало тот благоприятный фон, подвигая Алексея Михайловича не откладывать осуществление своих намерений. Робкий, не привыкший действовать решительно царь медлил, однако выдавать его настроение стало публичное поведение.
Неожиданно Никон сам облегчил задачу. Поводом послужили отступления от ранее заведенного правила — царь вдруг не явился на молебен в честь престольного праздника, где по заведенному порядку непременно должен был присутствовать. В другой раз Никона не пригласили на официальный обед, где ему по рангу полагалось быть. Поддавшись эмоциям, осерчав, Никон поступил опрометчиво, демонстративно объявив о снятии с себя патриаршего сана. «Отныне больше не патриарх вам!» — прилюдно заявил он, покидая кафедру Успенского собора. Довольно скоро он вынужден был убедиться в том, насколько переоценил и обстановку, и самого себя, уверовав в свою исключительность и незаменимость. Оказалось, что и царь, и церковь, и верующие вполне могут обходиться без него. Так возникло неведомое ранее на Руси церковное безвластие. Двусмысленность состояла и в том, что выходка Никона еще не означала отлучения его от патриаршего сана, а вопрос о том, кому быть новым главой Русской церкви, не мог быть решен без официального решения церковного собора. «Сиротство» православной церкви будоражило верующих, плодило всевозможные толки. Однако внести ясность в судьбу Никона удалось лишь по прошествии десяти лет; подступиться к рассмотрению его «персонального дела» мешало немало других обстоятельств, как внутреннего, так и внешнего порядка.
Многие готовы были отвергнуть опального патриарха, а с ним и церковные новации, породившие разброд в умах и сердцах верующего народа. Как раз это и не входило в планы самодержца. По сценарию, который выстраивался в его голове, низложение Никона никак не должно было затрагивать начавшийся процесс церковного реформирования. Сосредоточиться предполагалось лишь на обвинениях Никона в отступничестве от пастырского долга, в самоуправстве и оскорбительном поведении. Собрать и систематизировать претензии к бывшему патриарху оказалось не так просто, на это требовалось немало времени и усилий. Того факта, что Никон сам добровольно сложил с себя патриаршие полномочия, было недостаточно. Требовалась более надежная доказательная база, и именно на этом сосредоточивались усилия доверенных приближенных царя. Дело в том, что и в религиозном сообществе, и в светской власти хватало людей, с кем у Никона прежде сложились хорошие отношения. Людям, наделенным и глубокой религиозностью, и чувством собственного достоинства, не свойственно по команде сверху менять свои взгляды, отношение к личности священнослужителя, какой был Никон. При взгляде на конфликт, в котором был отчасти виноват и сам царь, кое-кто исходил отнюдь не из симпатий или антипатий. Имелись такие, кто был движим заботой об авторитете верховной власти, о согласии и единстве в правящем эшелоне. Того же Ордина-Нащокина еще в начале 1650-х годов связали с Никоном события в Пскове и Новгороде, когда приходилось преодолевать тяжелые последствия «бунташных» выступлений, успокаивать народ, возвращать местное население, разбежавшееся в страхе по лесам, к местам проживания. Тогда церковная и светская власть, действуя в согласии, сообща сумела избавить край от карательных акций, от большой крови…
В силу этих и других причин не было уверенности в том, что удастся единодушным решением церковного сообщества достичь желанной цели. Сомнения на этот счет доносили царю со всех сторон. Не было и полной ясности в том, как отнесутся к происходящему в Москве восточные церковные сообщества и их лидеры, возлагавшие на Никона большие надежды в осуществлении их планов. Отрешение от должности патриарха, избираемого пожизненно, было для церкви достаточно необычным событием. И в этом тоже было немало сомнений и поводов для споров. Несмотря на то что Никон своим норовом нанес и патриаршей власти, и авторитету церкви немалый ущерб, безоговорочно стать на сторону царя, разделить с ним ответственность за последствия конфликта готовы были далеко не все. Возникали сомнения: стоит ли доводить дело до суда? Не лучше ли достичь урегулирования, уладить конфликт, не вынося сор из избы?
Поиски компромисса, подходов к тому, как найти выход из ситуации, занимали многих. Никто, в том числе особо приближенные лица, не был допущен в тайники души самодержца. Замирение с патриархом не входило в его планы. Слухи о стараниях в направлении умиротворения вызвали у царя подозрения в надежности самых доверенных людей — Артамона Матвеева и Афанасия Ордина-Нащокина. Втайне от самодержца они, движимые благими намерениями, судя по всему, пытались зондировать обстановку, наводить мосты, в том числе и к упорствующему Никону. Тогда возникло дело окольничего Никиты Зюзина. Когда сведения о его тайных контактах с находящимся под строгим надзором Никоном дошли до царя, Зюзин подвергся допросу с пристрастием. Вовлеченный в тайные маневры посредник едва избежал смерти, но под пыткой выстоял и отвел подозрения от Матвеева и Ордина-Нащокина. Имел ли Ордин-Нащокин какое-либо отношение к церковным реформаторским новациям? Таких сведений нет. Их с Никоном взгляды могли совпадать в том, что касалось положения на западных рубежах и путей восстановления силой оружия
