концепции более передовые, что зачем нам переводить и публиковать Жана Пиаже, когда у нас есть собственные работы, далеко ушедшие вперед, и т. д.
– Такое впечатление, что это не характеристика данных людей как таковых или какая-то особенность их психологии. Эти ситуации все время воспроизводятся…
– Да. Дело именно в групповой психологии. Я ведь очень хорошо понимаю то, что там происходило. Дело в том, что они (ученики) переписывали, использовали Выготского. Точно так же эксплуатируются работы Пиаже, его эксперименты, но не публикуют самого Пиаже…
15 ноября 1980 г.
– Я родился и вырос в семье так называемого ответственного работника. Это тот слой (иначе можно сказать – «класс») людей, который непосредственно строил и выстроил в нашей стране социализм. Когда я размышляю над тем, почему я стал таким, каким я стал, то я, конечно, очень многое отношу именно на счет характера и сложностей жизни семьи. Это первый очень важный момент. Второй, тесно связанный с первым, – наверное, тот, что семья отца принадлежала к кругу еврейской партийной интеллигенции, но была как бы на его периферии. Этот момент тоже очень важен и должен быть специально выделен.
Лео Сольц
Сам отец [73] был родом из Смоленска. Мать его носила очень известную на западе Белоруссии фамилию Сольц [74] и была двоюродной сестрой Арона Сольца, которого в 30-е годы называли совестью партии [75].
Рася Львовна Щедровицкая (Сольц)
Я уже практически не помню бабку, но она всегда присутствовала в рассказах родственников и поэтому как бы реально существовала в семье. Была она очень своенравна. Достаточно сказать, что она сбежала из-под венца, в буквальном смысле слова – прямо из свадебной кареты, ушла к моему деду [76] и какое-то время скрывалась в городе от семьи и жениха.
Гирш Яковлевич Щедровицкий
Родилось у нее десять детей, из которых пятеро выжили: три брата и две сестры. Старший брат [77] отца был на двадцать лет старше его, средний [78] – на десять лет. Оба учились в Германии на врачей, поскольку в тогдашней России, как правило, учиться в высших учебных заведениях люди еврейского происхождения не могли и их не принимали на государственную службу. И было всего два пути: либо стать врачом – с тем, чтобы иметь собственную практику, либо юристом, опять же – чтобы иметь собственную практику.
Сольцы в основном были раввинами в различных городах Западной Белоруссии и Украины и в этом смысле принадлежали к такому, что ли, аристократическому слою внутри еврейства, но тем не менее молодое поколение очень активно шло в революцию.
Старший брат отца, Соломон, был одним из основателей социал-демократической партии, и в семье сложилась целая серия легенд о нем, которая точно так же определяла мое воспитание и развитие [79]. Он с головой окунулся в революционную деятельность, имел частную лабораторию, которую в городах, где он жил, – Саратове, Воронеже – предоставлял для партийной подпольной типографии. ([Впоследствии] это обстоятельство неожиданно сыграло важную роль в моей жизни: дало мне стипендию в университете, поскольку ее получение зависело от юриста МГУ Тумаркина, который, как оказалось, мальчишкой таскал в Воронеже кипы партийных газет.)
Соломон Григорьевич Щедровицкий
Рассказывали очень романтическую историю о том, что старший брат был влюблен в женщину, тоже партийного функционера, они собирались пожениться, и вдруг он выяснил, что она является агентом охранки. Тогда он застрелил ее. Рассказывали также, что это так повлияло на него, что он вышел из партии, занялся научной деятельностью, стал профессором микробиологии в Ленинградском университете и закончил свои дни вскоре после блокады Ленинграда, которую пережил.
Второй брат, Лев, пошел по его стопам. Мальчишкой он принимал активное участие в событиях 1905 года, распространял листовки.
Лев Григорьевич Щедровицкий
Наверняка и отец пошел бы тем же самым путем, если бы не революция – она кардинальным образом поломала этот традиционный для еврейской интеллигенции путь. В каком-то смысле отец даже был ровесником революции – он родился в 1899 году, и в момент революции ему исполнилось 18 лет.
Среди его ближайших друзей еще по Смоленску были Чаплин, потом первый секретарь ЦК ВЛКСМ [80], и Бобрышев, один из секретарей ЦК ВЛКСМ, или, как тогда он назывался, ЛКСМ. Отец был выбран делегатом Смоленского Совета солдатских и рабочих депутатов, но уехал в Москву и поступил в Московское высшее техническое училище [81]. Происходившие вокруг события не давали ему возможности реально учиться, и он скорее числился, нежели учился. Большую часть времени он проводил в самом Смоленске – в своем окружении, принадлежность к которому сыграла большую роль в формировании его личности.
Тут жила, например, семья Свердловых [82] и многие другие. И вот эта его причастность к вполне определенному кругу людей, что ли, во многом формировала его мировоззрение, его отношения – в некотором смысле они не были его собственными, а были уже предопределены.
Он участвовал в Гражданской войне – и в довольно больших чинах: к 1920–1921 годам носил уже два ромба, то есть получил звание комдива [83], и даже какое-то время был заместителем Тухачевского по техническому обеспечению Западного фронта.
Был он человеком очень резким и в то же время в известном смысле достаточно наивным, поэтому у него всегда возникали какие-то трудности во взаимоотношениях с начальниками и сослуживцами. Я знаю только, что его откомандировали из армии на учебу. Это была такая интеллигентная форма избавляться от людей, ставших в каком-то плане неугодными. Он был направлен в МВТУ – оканчивать образование.
Там ему очень повезло, поскольку он получил, в общем-то, лучшую в мире инженерную подготовку, работал на кафедре Жуковского вместе с Рамзиным и другими известными инженерами. И при этом, как я понимаю, он удивительно соответствовал своей профессии, своему призванию, поскольку его всегда интересовала в основном технология – как все должно делаться. И в этом отношении он оказывал на меня очень большое влияние, причем сознательно и целенаправленно с самого раннего детства. Он далеко не всегда имел возможность видеться со мной и отдавать мне какую-то часть своего времени, но всегда обращал внимание прежде всего на то, чтобы привить мне некоторую технологичность в подходе ко всем явлениям.
Отец стал, по отзывам многих, очень хорошим специалистом. Рамзин оставлял его работать у себя, но тут вклинилась женитьба, надо было зарабатывать деньги, он ушел с последнего курса МВТУ и где только не работал. Был корреспондентом «Крестьянской газеты», работал в наркомате финансов. Причем, так как грамотных людей, имевших какое-то отношение к партийным кругам, было очень мало – или сравнительно мало – то он очень быстро везде продвигался по службе.
Пётр Георгиевич Щедровицкий
Работая журналистом, научился быстро писать – довольно складно, как мне кажется. В Народном комиссариате финансов он очень скоро стал членом [ред]коллегии [84], но там с ним случилась обычная и характерная для него история. Он ездил с какой-то проверкой в Грузию, обнаружил там огромные хищения, настаивал на предании суду виновных, и его снова отправили доучиваться. Был это, наверное, уже 1927 или 1928 год [85].
Поскольку надо было зарабатывать на жизнь, он заключил контракт с мыловаренным заводом. Завод платил ему стипендию взамен обещания отработать на нем несколько лет после окончания учебы. Тогда существовала такая форма контрактации специалистов. Но партийные решения определили совсем другую дорогу, и в 1929 году в числе первой тысячи специалистов-инженеров
