И опять начался спор и обычная околесица, за скольких ментов, чтоб их угробить, умереть можно, а за скольких не стоит. Я опять погрузился в мысли о загадочном появлении Рыжей. Казалось, все совпадает – письмо в стихах и встреча с ней сегодня. Более того, даже имя «Люда». Но все равно это было уму непостижимо. Даже самый глупый детектив свидетельствует о том, что нельзя обращать внимания на первое бросившееся в глаза совпадение фактов. И действительно, кроме «Люда» и «стройка», Рыжая ничего не произносила.
Да и предположить, что девица назовет свое подлинное имя во время строжайше запрещенного уличного стриптиза перед заключенными, уже почти невероятно. Должно же у этой Рыжей быть чувство элементарного самосохранения. А если бы менты захотели ее найти и отомстить? Ведь такой милосердный сеанс точно классифицируется как хулиганство в особо циничной форме сроком до пяти лет, а с виду Рыжая совсем не чокнутая. Ну допустим, что даже Люда, ну даже допустим, что и со стройки, ведь адрес-то она не говорила, и Гешка сам не назвался. То есть она его никак не могла разыскать, мог только он ее найти, но как? «Люд» в миллионной Тюмени на стройке не счесть, рыжих тоже. В тот год рыжих было особенно много. Завсегдатаи королевских лож отметили это обстоятельство еще с месяц назад.
– Слышь, политик, – орали они, – девки-то отчего все рыжие, что это с ними?
– Ну да, ночью все кошки серы, а у вас все девки рыжи!
– Вот-вот, кошки серы, девки рыжи, – веселились блатные.
– Да, загадочно.
– То-то, политик, это тебе не философию читать. Да мы и сами не знаем, в чем дело, – голосили блатные, – мы тут уж давно от вольной жизни отвыкли, может, там теперь порядок такой завели – заместо комсомольских значков, что ли. Ты не грусти, политик, завтра у шоферов спросим, у вольных.
На следующий день, как только рефрижераторы заехали в рабочую зону, блатные вызвали на разговор шоферов. И те, ввиду важности вопроса «отчего все девки рыжие?», наплевав на запрет начальства, подошли к нашей группе.
– Да уж, почитай, с месяц как рыжие, – угрюмо сказал один из них, предлагая нам широким жестом распечатанную пачку Беломора, – а дело вот в чем, ребята. Завезли в нашу Тюмень какой-то краситель, хреновину какую-то, тоже на «х» начинается.
– Хну, что ли? – спросил я.
– Вот-вот, я же и говорю хну, пропади она пропадом. Хну, значит, и завезли. Хорошо, кто неженатый, а нам с Петькой как быть? Бабы у нас деньги, на водку причитающиеся, на эту хну выкрадывают.
Петька возразил, желая показать из себя джентльмена:
– Да нет, не в водке дело, мне для своей бабы денег не жалко, я всегда подкалымлю. Только как ни приду домой, она за этой хной то в очереди стоит, то с подружками оттенками меряются – у кого красивше. Вот что обидно. А главное, все тем усугубляется, что какой-то фильм прошел западный, и там рыжая в главной роли. Говорят, сейчас во Франции – высший шик, пропади они пропадом.
– Подожди, подожди, – заволновались блатные, – какой такой французский фильм?
Петька нехотя и путанно начал излагать содержание. Я что-то припомнил и стал его поправлять.
– Постой, – хмуро оборвал Петька, – ты-то откуда можешь знать, у вас такого в зоне не показывали, вам только про Ленина фильмы возят.
– Ты что, сквозь стены видишь, политик? – удивились блатные.
– Да нет, – отмахнулся я, – этот фильм еще лет шесть назад в Москве в Доме кино показывали, ну а в Москву он попал тоже лет через шесть после того, как во Франции вышел. Сами знаете – проверка на предмет буржуазной пропаганды, так что, считайте, фильму этому и моде на рыжих дам уже лет двенадцать.
Сообщение мое произвело неожиданный эффект. Блатные ликовали.
– Ну что, вольняшки, думали новость сообщить! Вон у нас политик есть, он все знает. А то там девки думают, что без нас проживут, а без нас-то дурью маются!
Шоферы не обижались, а наоборот, жали мне руку и говорили:
– Ну ты, политик, даешь! Не зря о тебе слава идет, во аргумент выставил, никуда не денешься. Я ей так и скажу, дуре своей нечесаной, туда же кинулася, за краской! А мода-то, вот она, уж двенадцать лет как прошла, опоздала, милая, скорый поезд ушел! А ежели принесет хну эту, то сам и выпью. Ничего, и не такое пили. На спирту она, политик, или нет?
– Да нет, – смеялся я, – была бы на спирте, ее бы до Тюмени не довезли, в Москве бы всю выпили.
Расходились весело. Петька даже согласился взять от меня письмо, чтобы опустить на воле, хотя знал, что если поймают, то за связь с блатными простят, а за связь со мной – нет. В обед кто-то передал мне плитку чая со словами «от шоферов». Так я стал противником «феминистического движения».
В общем, рыжих было не счесть. И нашу благодетельницу могла бы разыскать только вездесущая милиция вкупе с прочими органами всеобщего порядка. Но милиция наша прекрасную леди явно не искала, иначе бы она во второй раз никак уж не смогла бы появиться перед нами. Гешка же пуститься на розыски не мог, ибо от такой возможности его отделяло еще три с половиной года за колючей проволокой. Итак, получалось, что появление Рыжей и моя переписка с некоей Людой – пустое совпадение фактов, ни о чем не говорящих. И все же мне было как-то не по себе. Ведь существовал же хоть крохотный, но шанс, что это не случайность. Почему именно стихи, прочитанные мною, возымели на нее такое действие? Что если второй раз, сегодня, она устроила сеанс исключительно для меня, то есть не для меня, а для Гешки, от лица которого я писал и который даже и сеанс этот смотреть отказался? Тут я вконец запутался и никак не мог отбиться от внезапно возникшего где-то в глубине чувства тревожной щемящей неловкости – не то перед этой Рыжей, не то перед Гешкой, не то перед самим собой. Можно было бы, конечно, спросить у Гешки, но я заведомо знал, что от него ни заклинаниями, ни каленым железом никаких ответов не добьешься.
* * *
Машину вдруг тряхнуло, и мы снова остановились.
– Надрались, слава тебе, Господи, теперь с перекурами везут, а то обычно гонят, как будто битый кирпич в кузове, – заметил кто-то злорадно.
Я посмотрел на Гешку. Он мирно дремал, чуть морщась от полученных при купании ссадин. В королевских ложах вновь оживились:
– Слышь, политик, – делился впечатлениями чернявый, – вон кудлатый бес идет, жорик дерганый, педераст, патлы до жопы висят, небось, из Москвы, земляк твой. Они у вас все там такие или нет? Да ты не обижайся, мы знаем, что ты не из этих – «буги-вуги», хиппи что ли называются.
Устойчивая ненависть к москвичам, живущим в привилегированных условиях, была мне понятна, но ненависть сибирских парней к хиппи и поп-музыке меня поражала. Ведь в столице нашей необъятной родины ни поп-музыка, ни хождение в хиппи никак не поощрялись. А ежели кто задумывал устроить на этой невинной почве сходку, то попросту всех разгоняли с милицией, и если не сажали, то преследовали, ущемляли, используя весь арсенал наших «воспитательных» средств. Однако доводы мои о том, что хиппи этих тоже трясут менты, никакого воздействия на блатных не имели. Все мои солагерники только отмахивались: «Брось, политик, нашел за кого заступаться, подумаешь, несчастные, сами дурь гонят и клоунов из себя корчат, это ты брось». В тот день я вновь принялся защищать принципы всеобщей свободы и полной демократии.
