Алексеевич, я на Тверской или Кузнецком мосту заплутаться могу, не то, что на других улицах. Только разве в Кремле, у соборов я еще как-то хорошо себя чувствую, — сказал он во время одной из встреч с Гиляровским.
Со Столешниками Суворин был связан через Чехова. Суворин знал и ценил Гиляровского и как журналиста, и как неистового москвича.
— Алексей Сергеевич, Гиляй, считает тебя образцом журналиста, — сказал как-то Чехов, возвратясь из очередной поездки в Петербург.
— Похвала Алексея Сергеевича меня, конечно, радует! — говорил Гиляровский. — Он настоящий журналист. Взять хотя бы его «Маленькие письма». А его театральные рецензии должны быть внимательно изучены всяким, кто будет заниматься историей нашего театрального искусства. Мария Николаевна Ермолова не раз упоминала об остроте суворинского глаза и его проницательности в актерских делах. Об этом же я слышал от Александра Ивановича (Южина), Александра Павловича (Ленского), от семьи Садовских. Петербургские корифеи — Савина, Варламов, Давыдов, Далматов — тоже высоко оценивали Суворина, считались с ним. Об его учениках в театральном кружке уж и говорить нечего. Даже Кугель, при всей его нелюбви к «Новому времени», все-таки не мог не признавать, что старик в театре разбирается по-настоящему
— «Миллионы испортили этого незаурядного человека» — так не раз говорил мне Антон Павлович, — приходилось слышать от Гиляровского. — Большие деньги сбили Суворина с пути.
— Миллионы не во всем виноваты, — возразил однажды дяде Гиляю Дорошевич. — Роковое влияние, и значительно большее, чем деньги, имели на него некоторые политические и административные фигуры, к которым Суворин был приближен. Суворин не сумел или, скорее, не захотел пристальней вглядеться в них и оттого повел не ту линию, которой придерживается все передовое русское общество.
Марья Ивановна, неоднократно задушевно беседовавшая с Антоном Павловичем, вспоминала, что Чехов не скрывал своей неприязни к «Новому времени», однако считал Суворина серьезным журналистом: «Если Алексей Сергеевич, — говорил Чехов, — среди всех своих хлопот и забот, связанных с изданием газеты, с руководством огромным издательством, находит время писать дневник, то будущие читатели обязательно найдут в нем много интересных страниц. Старик в нем лукавить вряд ли станет».
— Суворинская семейка — явление любопытное, — заметил как-то Дорошевич. — Три сына — Алексей, Михаил и Борис — и дочь Анастасия, ставшая или пытавшаяся стать актрисой. Каждая фигура в своем роде, в своем анфасе и профиле. Любопытнейшая личность Алексей Алексеевич. От отца ему передались нюх и темперамент журналиста. Александр Валентинович, близко знавший семью Сувориных, многое мог бы написать об этом человеке. Алексей Алексеевич, как и отец, тоже был себе на уме, с врожденной хитрецой и оглядкой, но, конечно, совсем не той силы.
Некоторые из «Маленьких писем», созданные в горячие октябрьские, ноябрьские и декабрьские дни пятого года, прочитывались в Столешниках вслух. По поводу их много разговаривали и спорили. Суворинские письма, печатавшиеся в «Новом времени», обычно получали в Москве от газетного продавца Анисимова, имевшего лавочку в Петровских линиях. Анисимов ухитрялся получать петербургские газеты в день их выхода через проводников.
— Хитер старик, что и говорить, — заметил как-то Гиляровский после прочтения одного из «Маленьких писем» Суворина. — С собачьим нюхом! Правда, иногда этот нюх изменял ему, а может, мешали другие запахи. Не раз я говорил о Суворине с Антоном. Слегка выходя из своего обычно спокойного состояния, то сбрасывая пенсне, то опять его торопливо надевая и барабаня пальцами по столу, Антон Павлович говорил:
«Алексей Сергеевич не умел разбираться в окружавших его людях. Суворин, как многие талантливые русские люди, влюблялся в каждого, в ком видел искорки таланта, и уже не замечал „родимых пятен“ на лице этого человека. А „родимые пятна“ иногда так обезображивали того, к кому благоволил Суворин, что он становился ужасным для окружающих. Но Суворин этого не видел и верил в порядочность человека, которого к газетным листам подпускать не следовало. Суворин же подпускал и этим наносил великий вред и себе и делу».
— Несколько раз вместе с Антоном я бывал в знаменитом суворинском кабинете в Эртелевом переулке. Я поражался не только обилию книг в книжных шкафах, не только ворохам корректур, но и той совершенно исключительной прожорливости, с какой он все это проглатывал глазами, мозгом, кровью сердца, — сказал однажды Гиляровский.
«Вот все, что я издал, — показал как-то Суворин мне и Антону огромный, набранный убористым шрифтом каталог книг. — Все книги, выпущенные моим издательством, я обязательно прочитывал не только в рукописях и корректурах, но и тогда, когда они превращались в томики „Дешевой библиотечки“ или в огромные тома, вроде трудов Мейербера, Герберштейна и многих других».
«Мы еще не вполне уяснили себе, — вспоминал Гиляровский слова Чехова, — какое значение для развития нашей культуры имеет „Дешевая библиотека“. Эта библиотека за гривенник дает читателю томик Пушкина или другого классика. Жаль, что я не доживу до того времени, когда будет издана история издательского дела в России».
Антон Павлович, проговорив это, закашлялся, и я : увидел небольшое красное пятнышко на платке.
«Ты, Гиляй, наверное, недоумеваешь, как это я люблю Алексея Сергеевича, — сказал мне однажды Чехов, когда мы спускались по широкой выходной лестнице из вместительной суворинской квартиры. — Я ценю его дарование, ум, талантливость. В Суворине есть талант, а „Новое время“, — указал Антон Павлович на освещенные окна типографии, — дрянь, которая много вреда приносит.
Ты подумай, Гиляй, — продолжал вспоминать Гиляровский чеховские слова: — Простой, скромный сельский учитель, без роду и племени, почти без гроша в кармане приехал в чужой ему город, начал писать, сделался заметным и стал во главе газеты. Разве это не чудо? Чудо, настоящее чудо!» — добавил Антон Павлович и опять закашлялся в платок.
Однажды, в поздние сентябрьские или ранние октябрьские дни 1904 года, войдя в столовую Столешников в тихие сумеречные часы, я увидел сидящего в кресле Суворина. Здороваясь, он сказал:
— Старик Суворин.
— Алексей Сергеевич зашел посмотреть рисунок Антона Павловича, — пояснил мне Гиляровский. — Я предлагал ему принести рисунок в «Славянский базар», но он сказал, что хочет
