Он был старше меня на пять лет, поэтому мне казалось, что я общаюсь со старшим братом. По ходу беседы я несколько раз ловил себя на том, что хочу ему сказать: «а помнишь?», но тут же осекался, вспоминая, что мы едва знакомы. Но от этого ощущение внезапно возникшего братства не исчезало, а, наоборот, только становилось крепче.
Мы вели разговор, а я смотрел на него и думал о том, что с таким парнем можно было бы подраться с целым кварталом. Достаточно было встатьо прядом и выкрикнуть: «Ну, кто на нас, с братом!» Я ведь моложе его. А мне всю жизнь не хватало старшего друга, товарища, мужчины, того, в кого я бы мог безраздельно верить, чтобы не страшась идти по жизни; того, кто бы подсказал, правдиво, по-мужски, и правильное слово, и правильное дело. Ведь я вырос, и без отца, и без старшего брата, с одной только матерью. Я испытал на себе весь идиотизм материнской любви и заботы. А ему, видимо, очень не хватало того, кто бы впитывал тот опыт, который он накопил за свою, хоть и недолгую, но довольно бурную жизнь. Детей у него еще не было, да и жены тоже, а ведь тридцать лет – это возраст, когда уже пора начинать делиться тем, что познал23. Наверное это и сблизило нас.
Время пролетело незаметно, я даже разогрелся за дружеской беседой и перестал ощущать холод, как вдруг услышал отдаленный гудок. Электричка – подумал я и глянул на часы – до моего отправления оставалось четверть часа.
«Ну вот и мой поезд» – сказал я и, впервые за эти два часа, замолчал. Повисла какая-то оглушительная тишина, нереальная, воистину театральная, показушная. Но она была! И мне стало страшно, поскольку я понял, что наше случайное братство сейчас закончится и закончится навсегда. Мы никогда уже не увидим друг друга… Никогда! Я ощутил, что теряю близкого человека. Друга… нет… не друга, а все-таки, брата.
Он тоже молчал. Молчал и вертел сигарету в руках. А потом прикашлянул, качнул головой и сказал: «Поехали со мной в Удомлю! А?»
Я этого ожидал и боялся! Одна моя часть говорила: «Да! Поехали! Начнешь новую жизнь, перечеркнув все, что у тебя было раньше. Табула раса судьбы. Боятся нечего – с тобой будет старший брат – надежная рука рядом». Но другая часть противоречила: «куда тебе на стройку, тебе уже двадцать пять и ты никогда толком не работал, не работал физически, не работал с людьми, и особенно – с простыми людьми. Ты не выдержишь. Не выдержишь работы, не выдержишь тягот кочевой заунывной жизни, сдашься, сломаешься, завалишь работу, а потом сбежишь, опозорив человека, который в тебя поверил». Да… ситуация… действительно – и хочется, и колется, и мамка не велит. Я оказался промеж двух стульев.
Хотя реально понимал – мне НЕЛЬЗЯ ехать! Романтику строек надо было начинать лет в восемнадцать-двадцать, но не после вылощеной институтской жизни. Не привыкну я к этому никогда! Геологи–романтики с промерзшими-продутыми вагончиками и туалетом под кустом – не мое. Не так воспитан, не так жил. Не потяну, а на карту поставлена честь другого человека. Своя голова не бедна, а бедна так одна! Но нас-то теперь двое. Я не могу подвести своего новоявленного брата.
Я все понимал, а сказать вслух никак не мог. Не решался. Он тоже молчал. В холодном утреннем воздухе, то, что называется, «повис вопрос» и продолжал висеть «весомо, грубо, зримо.
Подошла электричка, совершенно пустая, в ней, пусть не ярко, но очень тепло, горел электрический свет. Распахнулись двери и в холодок осенней ночи вырвалось тепло салона – повеяло родным домом…
Я посмотрел на состав, освещенный станционным прожектором – до рассвета еще было далеко, посмотрел на вербовщика, снова перевел глаза на состав и сказал: «Прости, братан, но романтик из меня никакой, не получится из меня шабашник, слишком уж маменькин я сынок…». Он помолчал, вздохнул, как-то криво махнул головой, как бы показывая тем самым – «А, ну тебя на хрен!» и проговорил: «Нормально, брат, это ведь не каждому дано, не считай себя слабым и убогим – с ЭТИМ надо родится, чтобы ЭТО в крови было. У тебя просто ДРУГАЯ натура». Потом обхватил руками меня за плечи: «Прощай, брат, прощай – вряд ли встретимся еще. Прости, коль что не так…»
Я пошел к вагону и думал только об одном – не оглядываться… не оглядываться… не оглядываться. Я чувствовал, как какая-то частичка моей души навсегда остается с этим человеком, моим названным старшим братом.
До Москвы оставалось три перегона.
===========================
Прошло более десяти лет. В компании малознакомых и совсем незнакомых мне людей, я рассказывал этот случай и уже почти добрался до конца, как некая дама прервала меня, задав вопрос: «А как звали твоего случайного собеседника? Ты рассказываешь про него уже минут десять, а так ни разу и не назвал его по имени».
Интересный вопрос! Мне задали его впервые, хотя многим я рассказывал этот случай, и никто никогда не обращал внимания на то, что я не знал имени своего случайного собеседника. Слова «брат» хватало. Ну, а задумайтесь – разве брату нужно имя. Мы произносим «брат» и этим все сказано. Никаких уточнений не надо.
Но удивительно не это. Удивительно то, что я сам НИКОГДА не задумывался над тем, почему мы не назвали друг другу своих имен. Только вопрос, заданный незнакомой мне дамой, заставил меня покопаться в собственной памяти. И что? И – НИЧЕГО! Я не мог вспомнить, что мы называли имена друг другу.
Значит это действительно было «братство с первого взгляда». Каждый из нас говорил другому «ты», подразумевая «ты, брат». Разве нужны братьям имена? Конечно, нет! И так, все понятно.
1 К примеру, купированный билет в Саратов стоил 15 рублей, поэтому только на дорогу туда-обратно у меня уходило около 34 рублей, вместе с бельем. А в аванс от зарплаты в 135 рублей я получал 36=40.
2 В 1990 году, мы с женой, под Новый Год, поехали на экскурсию в Литву – там отмечали Рождество, хоть и под Советским гнетом, но все-таки отмечали. На обратной дороге ангиной заболела почти вся группа, кроме меня и еще пары человек. С той поры жена прозвала ангину от мокрой зимы «литовской».
3 Роясь по карте современного Минска я этого кафе не нашел, не нашел я и «Несцерку» - может их и закрыли, вернее всего – переименовали.
