рог» (1921) впервые опубликован в «Современных записках» (1932. № 50. С. 234).
Но самое интересное — на обороте. — Цветаева конечно же не могла не обратить внимания в этой газете на статью «Борьба с формализмом. Творческая судьба Пастернака». Статья подписана инициалом Г. и вероятнее всего принадлежит перу Л.Н. Гомолицкого, постоянного литературного сотрудника газеты «Меч» (см. коммент. 3 к письму к В.В. Рудневу от 22 марта 1935 г.). Автор статьи, в частности, писал:
«Когда в официальной сов<етской> печати появились первые статьи против „формализма“, писатели, застигнутые врасплох, видимо, не сразу ориентировались в серьезности постановки вопроса. На первых дискуссиях многие из них выступили с очень резкими (по советским условиям) речами, одним словом, что называется, „дали маху“. Попался среди других и официально признанный „соловьем в садах“ советской словесности Борис Пастернак, Он позволил себе заявить, что „к писателям вообще нельзя предъявлять никаких требований ни в области формы художественного произведения, ни в области содержания… Нельзя сказать матери: роди девочку, а не мальчика“ [2095].
Вершители судеб литературы в СССР думают, конечно, иначе. Тут же Пастернаку была дана отповедь Кирпотиным [2096], который попросту начал с того, что зажал рот оппонентам именем Сталина. „Для вас, — заявил он, — не прозвучали, как должно, гениально простые слова вождя народов, великого Сталина“. В отчете „Литературной газеты“ прямо говорится, что после этого выступления был поставлен вопрос „о дальнейшей творческой судьбе Пастернака“ [2097]. Естественно, что на следующем же заседании союза Пастернак выступил с покаянною речью. Речь эта, судя по газетному отчету, была путаной и неясной в своих положениях, но в конце ее поэт просил „литературную общественность“ помочь ему распутать узел волнующих его противоречий» [2098]. И т. д.
Более подробно о полемике вокруг творческой позиции Б. Пастернака в те годы см.: Флейшман Л. Борис Пастернак в тридцатые годы. Иерусалим, 1984. С. 303–352.
Вероятнее всего, это: Гингер Александр Самсонович (1897-1965) — поэт. С 1921 (1922) г. жил в Париже. Автор двух сборников (на то время), регулярно публиковался в эмигрантских журналах. Его жена — Присманова Анна Семеновна (1898-1960) поэтесса, в Париже жила с середины 1920-х гг. В 1934 г. посвятила Цветаевой стихотворение «Карандаш». Одно из посещений Цветаевой четы Гингеров описала в своих мемуарах Ирина Одоевцева (Годы эмиграции. С. 301–307).
БЕСПАВЛИННЫЕ… (Примеч. М. Цветаевой.)
О цветаевских переводах Пушкина на французский язык см. письма к З.А. Шаховской.
На другой стороне листка при строки зачеркнуты: можно прочитать об ращение к М.С. Сцепуржинской: «Дорогая Марья Сергеевна» — и несколько отдельных слов «…и она одна…. и… вдобавок закрывается» (Письма к Ариадне Берг. С. 150).
О своих обидах на Люсьена де Нека Цветаева писала З.А. Шаховской 22 июня 1936 г.
Буайе Жан Поль (1864–1949) — профессор, глава французских русистов. По-видимому, редактор одного из пушкинских сборников.
См. письмо к З.А. Шаховской от 9 июля 1936 г.
См. письма к Люсьену де Неку и Ариадне Берг от 30 сентября 1936 г.
Лучшее или худшее (фр.).
Цветаева приводит рисунок: два овала, в одном вписаны слова «самый большой», в другом — «самый маленький». (Рис. см.: Письма к Ариадне Берг. С. 64.)
Это настоящая вещь (фр.). — В этом месте письма изображено ожерелье. (Рис. см.: Там же.) Дочь Ариадны Берг, Елена, помнит, как это ожерелье носила мать. В числе многих других вещей Ариадны Берг ожерелье пропало во время войны. (Письма к Ариадне Берг. С. 151.)
Сельский священник (фр). — «Сельский священник» — роман французского католического писателя Жоржа Бернаноса (1888-1949), вышедший в 1936 г.
Несчастное (нем.).
Детские письма, посланные по пневматической почте (фр.).
См. письмо к Ариадне Берг от 8 июля 1936 г.
См. письмо к Люсьену де Неку. О его ответе см. письмо к Ариадне Берг от 30 сентября 1936 г.
Этот эпизод Цветаева описала в письме к В.B. Розанову от 8 апреля 1914 г. См.: Письма 1905-1923. С. 179.
Б.С. Трухачев. — См коммент. 6 к письму к В.В. Буниной от 19 августа 1933 г.
А.И. Цветаева описала два случая «расставания» со своими кольцами: «Мне принадлежал в этот день <эпизод относится к концу 1914 г., когда А. Цветаева возвращалась из Варшавы в Москву> довольно красивый жест: я выкинула за окно кольцо, которое я люблю, подарок С. Э<фрона>… просто из-за сознания красоты этого бесполезного жеста, чтобы его вспомнить, знать, что мое кольцо лежит на каком-то широком болотистом поле Царства Польского, где, может быть, никто никогда его не найдет» (Дым, дым и дым. М., 1916. С. 88).
В неопубликованной части воспоминаний (хранящейся в собрании составителя) А.И. Цветаева рассказывает, как несколько лет спустя, желая ответить на внимание одного близкого друга, сняла с пальца кольцо, обручальное, и бросила его со скалы вниз: «Бесцельный романтический жест… Тем, для кого он был сделан, незамеченный». Оба случая, вероятно, в сознании М. Цветаевой слились в один (комментарий Е.И. Лубянниковой).
Ср. в стихотворении «Тебе — через сто лет» (1919): «О, сто моих колец! Мне тянет жилы, / Раскаиваюсь в первый раз, / Что сколько я их вкривь и вкось дарила…» и т. д., стихотворение П. Антокольскому («Дарю тебе железное кольцо…»; 1919) и др.
…перечислю — «…дарила и Ю<рию> 3<авадскому>, и Павлику <Антокольскому>, а скольким — до них!» («Повесть о Сонечке»); Зинаиде Шаховской — «Дошло ли кольцо и как пришлось?..» (письмо к ней от 28 мая 1936 г.); Владимиру Сосинскому (см. его рассказ «История одного кольца, или Несостоявшаяся дуэль». Публ. Л. Мнухина. — Русская мысль. 1990, 23
