машины. Но с каждым разом, когда ему удавалось добиться помилования, Керстен все лучше понимал психологию Гиммлера, и это давало ему все больше влияния и власти над человеком, который должен был организовать этот чудовищный исход и который сейчас опять, полуголый, лежал на диване под его руками.
Массивное тело Керстена подвинулось вперед, веки под высоким нахмуренным лбом сомкнулись, обширный живот коснулся дивана, на котором лежал Гиммлер. Сейчас Керстен напоминал булочника, который вымешивает тесто. Он сказал с нажимом и очень серьезно:
— Эта депортация будет самой большой глупостью, которую вы только можете сделать.
— Что вы говорите! — закричал Гиммлер. — Это совершенно необходимо и план фюрера гениален!
— Тише, рейхсфюрер, тише, прошу вас. Иначе я буду вынужден прервать лечение. Вы же знаете, насколько гнев вреден для вашей нервной системы.
— Все-таки такой человек, как вы, ничего не понимает в политике! — продолжал кричать Гиммлер.
— Это правда, политика меня не интересует, и вы это прекрасно знаете, — прервал его Керстен тоном врача, раздраженного тем, что пациент его не слушается. — Меня беспокоит ваше здоровье.
— Ах, вы об этом? — Лицо Гиммлера выразило почти ребяческую благодарность, а в голосе появились нотки раскаяния.
— Я должен был догадаться, — продолжил он. — Вы не знаете, дорогой господин Керстен, насколько меня трогает ваша внимательность! Но я не должен думать о своем здоровье. До самой победы работа превыше всего.
Керстен покачал головой с упрямством человека, уверенного в себе самом.
— Ваши доводы ошибочны. Я забочусь о вашей работе так же, как и о вашем здоровье. Одного без другого не бывает. Вы должны быть способны продержаться до самой победы, если вы хотите и дальше выполнять задачи, которые вам поручены.
Гиммлер хотел что-то сказать, но Керстен его остановил, легонько надавив на одно из нервных сплетений.
— Дайте мне закончить лечение.
Настало время сделать перерыв.
Керстен собрал всю силу убеждения и продолжил:
— Помните ли вы, что несколько дней назад вы просили меня лечить вас вдвое чаще? Кроме ваших обычных обязанностей, которые и так непосильны, Гитлер — вы мне сами это говорили — поручил вам дело, которое одно само по себе способно уничтожить человека: вы должны до начала лета довести численность СС до миллиона, хотя сейчас их едва наберется сто тысяч. Это значит за три месяца отобрать, одеть, вооружить, обучить, возглавить девятьсот тысяч солдат. Вы забыли об этом?
— Как я могу забыть! — воскликнул Гиммлер. — Это моя главная обязанность.
— И вы хотите, — в свою очередь воскликнул Керстен, — прибавить к этой огромной работе еще и депортацию голландцев?
— Я должен, — твердо сказал Гиммлер. — Это личный приказ фюрера.
— Так вот, — ответил Керстен, — я вас предупреждаю, что я не способен дать вам достаточно сил для исполнения этих двух задач одновременно.
— А я верю, что смогу это сделать, — возразил Гиммлер.
— И напрасно, — очень серьезно, почти торжественно сказал Керстен. — Силы сопротивления организма имеют предел, и даже я не смогу больше ничего сделать, если этот предел превышен.
— Но я должен, должен выполнить этот план! — пронзительно завопил Гиммлер.
Потом, наполовину приподнявшись, он заговорил со все возрастающим возбуждением, как будто хотел заставить себя забыть предупреждения Керстена:
— Послушайте, только послушайте, как это великолепно! Мы взяли Польшу, но поляки нас ненавидят. Нам нужна там германская кровь. Она есть у голландцев, это бесспорно, несмотря на их предательство. В Польше они изменят отношение к нам. Поляки будут считать их врагами, ведь мы отдадим голландцам их земли. Так, затерянные среди славян и под гнетом их ненависти, они будут вынуждены проявить верность нам, своим защитникам. И таким образом, на востоке Европы мы будем иметь германское население, в силу обстоятельств ставшее нашим союзником. А в Голландию мы пошлем молодых немецких крестьян. И англичане лишатся лучшего места для высадки. Согласитесь, что только фюрер мог найти такое прекрасное решение. Гениально, правда?
Сердце Керстена заколотилось сильнее. Этот план был совершенен. В нем была жуткая в своей безупречности логика сумасшедшего.
— Возможно, — сухо сказал он. — Я думаю только о вашем здоровье. Надо выбирать между двумя поручениями.
Время перерыва истекло. Пальцы Керстена опять принялись разминать поврежденные нервные сплетения в теле Гиммлера.
— Я прошу вас, — сказал Керстен, — ответить мне без недомолвок, как больной — врачу. Какой из двух полученных вами приказов более срочный и важный? Увеличить численность СС до миллиона или депортировать голландцев?
— СС, без всякого сомнения, — ответил Гиммлер.
— Итак, ради вашего здоровья депортацию голландцев необходимо отложить до победы. Что здесь такого? Вы же сами мне говорили, что выиграете войну через полгода?
— Невозможно, — покачал головой Гиммлер. — Дело не терпит отлагательств. Гитлер этого очень хочет.
Сеанс массажа закончился. Гиммлер встал и оделся. Теперь он опять был неуязвим. Но Керстен с самого начала не надеялся победить его одним ударом. Самым главным было то, что разговор начался совершенно естественно и в той единственной области, которую Керстен мог обсуждать абсолютно свободно и не вызывая подозрений. Все еще могло измениться.
Но вдруг доктор заволновался. Если каким-то чудом Гиммлер откажется депортировать голландцев, не поручит ли Гитлер это, например, Гейдриху или кому-то из генералов или других высоких чинов, на которых у Керстена нет никакого влияния?
Прощаясь с рейхсфюрером, он заботливо спросил:
— Осуществить депортацию можете только вы? Почему бы не найти кого-то другого?
Гиммлер ударил ладонью по столу и закричал:
— Миссию такого масштаба и такой важности Гитлер доверит только мне! Никто не может у меня это отнять. Я не позволю!
Непомерное тщеславие, написанное на лице рейхсфюрера, успокоило доктора. Если Гиммлеру придется отказаться от выполнения этого кошмарного поручения, он скорее убьет соперника, чем позволит себя заменить.
Когда Керстен вернулся домой, то он ничем не напоминал того сломленного и убитого горем человека, который вышел из этого дома всего часом раньше.
— Я разделаюсь с Гиммлером, я с ним разделаюсь! — сказал он Элизабет Любен и потер руки — не от радости, а как будто отчищая до блеска оружие после долгого боя. — У меня еще есть время.
Теперь ему казалось, что той отсрочки, которую он еще вчера вечером считал ничтожной, более чем достаточно.
6
Надежда Керстена на успех своей миссии была так же сильна, как то отчаяние, которое он испытал, узнав о планируемой депортации. Но надеялся он недолго. Гиммлер не поддавался.
Доктор использовал все имеющиеся в его распоряжении средства, которые до этого так хорошо действовали, пытался применить их в самые благоприятные моменты — он льстил, дружески уговаривал, грозил рейхсфюреру тяжелыми последствиями для его здоровья, призывал признать, что тот болен. Все было бесполезно. «Депортация начнется в
