и они уже тогда опасались, что из-за этой поганой крови ребенок станет полудурью, – увы, их мрачные предчувствия подтвердились. Мама с папой искренне пытались помочь Вике превратиться из полудури в нормальную девицу, поэтому с непоколебимым упорством читали ей нотации и делали внушение. Правда, толку от этих методов не было никакого: Вика молча слушала нравоучения, глядя куда-то в сторону, и, казалось, даже не пыталась вникнуть в суть правильных родительских слов – лишь вздыхала с облегчением, когда экзекуция заканчивалась, и спешила уйти к себе в комнату.
С возрастом ее иммунитет к нотациям лишь возрастал – юная Виктория сделалась тотально невосприимчива к осточертевшим родительским поучениям. Отца это бесило до глубины души, и он любил восклицать в сердцах: «Нет, ну не идиотка ли! Ей ссы в глаза – она скажет: божья роса!»
Бывало, конечно, что что-то щелкнет в потемках Викиного сознания, и она начинает тихонько плакать – то ли от жалости к себе, то ли по какой другой причине, – но гораздо чаще сестра надевала удобную броню непроницаемости, отгораживаясь от досадных попыток родителей изменить ее несовершенный способ существования. Эта невидимая броня стала второй Викиной натурой, помогая переживать моменты, когда ее били в прямом и переносном смысле, плевали в лицо, когда жизнь немилосердно окунала ее мордой в грязь.
Музыка нас связала…
Исключительную роль в моей и Викиной детской жизни играла музыка: она лепила наше эмоциональное тело и облагораживала растущую личность.
Разумеется, дома у нас был проигрыватель – размером с туалетный столик деревянный ящик на ножках, со встроенными динамиками. Он позволял слушать любимые песни в автономном режиме – не тогда, когда государство изволит тебя угостить музыкальным лакомством, а когда сам того пожелаешь.
Однако выпуском грампластинок заведовало все то же государство, и этот товар был не менее дефицитным, чем сухая колбаса и голландский сыр. Конечно, классики в магазинах было навалом, но в нашем семействе к ней относились равнодушно, и ценности для нас с Викой она не представляла. За хорошей же, эстрадной музыкой приходилось в буквальном смысле охотиться: выспрашивали у продавцов, когда ожидается поступление новых пластинок Пугачевой, Ротару, «Бони М.», и, дождавшись оглашения даты, спешили в ЦУМ за час до открытия, чтобы диски, о которых ты месяцами мечтал, не раскупили более расторопные меломаны.
Случалось, зайдешь наобум в музыкальный отдел, а там дым коромыслом: на прилавок выкинули (сленг той эпохи) что-нибудь совсем фантастическое – к примеру, альбом Rainbow или Deep Purple. Встаешь в хвост километровой очереди и начинаешь гадать, хватит на тебя винила или нет. Вика оказывалась более удачливой, порой ей удавалось отхватить последний диск, – а на мне товар, как правило, заканчивался, и я брел домой совершенно убитый: вот ведь почти в руках держал золотую рыбку, ан нет, сорвалась с крючка.
Мне было лет пять, когда жителей СССР околдовала своими мелодиями шведская группа «АББА». Однажды в «Утренней почте» показали видеоклип песни SOS – для меня это событие стало огромным потрясением, а одновременно началом новой эпохи в поп-музыке. Поразительно, этот квартет по сей день остается знаковой фигурой в моей личной музыкальной вселенной.
Тогда, ребенком, я начал бредить «беленькой» и «черненькой» певицами с их волшебными голосами и умолял Вику купить пластинку «АББА»: жизнь без песен шведских музыкантов казалась мне лишенной какого-то очень важного содержания. Однако верное своей политике государство еще нескольких долгих лет даже не думало выпускать собственные пластинки с их записями или покупать фирменные диски за рубежом.
Как-то во время сончаса в детском саду ко мне подошла воспитательница и тихо сказала, что за мной пришли. Я удивился столь раннему «освобождению» (обычно мать забирала меня вечером после работы), но еще больше обрадовался: ежедневное пребывание в садике порой было обременительной обязанностью.
Стремглав одевшись и убрав постель с раскладушкой, я выбежал в коридор – там стояла Вика, а под мышкой у нее была какая-то пластинка. Подойдя ближе и взглянув на диск, медленно офигеваю: по краю обложки красной вертикалью выстроились четыре огромные буквы – А, B, B, A. В то время я уже знал несколько знаков латинского алфавита и догадался, что могла означать надпись! В подтверждение моей догадки, из-под Викиной руки высовывались четыре знакомых лица – два женских и два мужских.
– Неужели «АББА»? – не веря в возможность свершившегося чуда, спросил я и потянул к диску ручонки. – Дай посмотреть!
– Убери клешни – щас все испортишь! – окриком остановила мой порыв сестра и быстро повернулась другим боком. – Я целый час перед зеркалом репетировала, как взять пластинку, чтобы надпись и портреты было видно! Представь, сейчас люди мне вслед оборачивались с разинутыми ртами: дескать, ого, у девушки есть пластинка «Аббы»!
– Ну дай хоть на обложечку взглянуть, – жалобно попросил я.
– Дома посмотришь, – отрезала Вика и двинулась к выходу.
Не помню уже, заглядывал ли в тот день кто-нибудь сестре под мышку, когда мы шли по улице, зато хорошо помню, что это был мой самый долгий путь из садика до дома! Казалось, время остановилось и мы никогда не доберемся до проигрывателя, чтобы наконец-то начать бесконечное прослушивание диска, о котором уже даже перестал мечтать!
В конце концов переступили порог квартиры, и я тут же выхватил у Вики пластинку. Фирменный конверт выглядел очень странно: весь затертый, какой-то пожеванный, с надорванными уголками, он будто прошел через тысячи рук. Виниловая поверхность тоже находилась в плачевном состоянии: невооруженным глазом были заметны царапины, а розовый кружок в центре пластинки украшали какие-то красно-бурые пятна – не то следы от помидоров, не то запекшаяся кровь. Одним словом, у диска была история.
– Ты где такой откопала? – с удивлением спросил я, растерянно глядя на поруганное сокровище.
– А, у знакомых алкашей дома валялся, – ответила моя десятилетняя сестра. – Дали на недельку. Сказали, за сохранность отвечаю головой.
– На недельку? – уточняю с грустью. – А я-то уже надеялся, что это наш.
– Найдем где-нибудь, – деловито обещает Вика, сдувая с черной поверхности пылинки. – Может, на барахолке куплю.
Она кладет пластинку на резиновый вращающийся диск проигрывателя и аккуратно ставит звукосниматель на бороздку перед первой песней. Слышится характерное шипение – и мы замираем, ждем начала композиции.
Ожидание как-то затягивается – черт возьми, заело, даже не начав играть! Вика переставляет иглу чуть дальше, и пространство вдруг заполняют лукавые аккорды, которые в жизни никогда ни с чем не перепутаешь: звучит знаменитая тема Money, money, money. Исполненные восторга, мы неподвижно сидим в креслах, внимая солирующему голосу «черненькой» Анни-Фрид.
Не успела начаться вторая песня, как игла принялась скакать на одном месте из-за очередной царапины.
– Едрена Матрена! – в сердцах произносит Вика, снимая иглу с пластинки. Она вынимает из школьного портфеля ластик
