переписать их музыку. В гостиной раскладывали обеденный стол, ставили «лицом к лицу» два аппарата, таинственным образом соединяли их шнурами и по нескольку часов перегоняли альбомы с одной катушки на другую. Благодаря тем записям я впервые познакомился с Pink Floyd, Scorpions, Led Zeppelin и другими легендарными западными группами. Меня неизменно очаровывала атмосфера, царившая на этих посиделках «посвященных», но рок-музыка так никогда и не стала моей любовью.
Зачастую Виктория сама уходила к кому-нибудь на сеансы звукозаписи. Она накрывала магнитофон черной крышкой, брала его за ручку, как чемодан, и начинала обход приятелей. «Снежеть-203» весил килограммов пять, а то и все шесть и, должно быть, жестоко оттягивал руки двенадцатилетней девочки, пока она таскалась с ним по окрестностям. Но Вика, как пить дать, даже не замечала тяжести: ей безумно нравилось, что люди завистливо смотрят на ее ношу, потому что в то время далеко не каждая семья могла позволить себе такую дорогую покупку.
Из всей музыки, записанной на наш первый, незабываемый магнитофон, я по сей день считаю самым удачным приобретением сборники блатных песен. Это был поистине знаковый продукт советской эпохи – яркая и остроумная альтернатива заказным политизированным песням, лившимся с телеэкранов и из радиоприемников. Мелодии классического одесского блатняка были просты, но удивительно органичны и, главное, запоминались в два счета. А слова, какие потрясающие слова в этих песнях – в них жизнь так и бьет ключом! И пусть персонажи текстов – сплошь жулье, ворье да фарца, зато там в помине нет пафоса и призывов к непрестанному подвигу – всей этой тошниловки, присущей официальной советской культуре.
Помню, мы с сестрой украшали гостиную к Новому году: развешивали гирлянды, вырезали снежинки и лепили их к потолку на длинных нитях. К нам присоединилась соседская девочка Света, лучшая подружка Вики, и попросила включить какую-нибудь музыку, чтобы было веселее. Та и включила блатные песни – она записала их накануне и еще не демонстрировала мне.
Один за другим зазвучали фееричные шедевры доселе неведомого жанра: «В шумном балагане», «На Дерибасовской открылася пивная», «Я жиган московский, я король шпаны», «Холера», «С добрым утром, тетя Хая». Мы со Светкой забыли про новогоднюю мишуру и, подперев подбородки кулачками, сели по разные стороны стола, посреди которого гордо возвышался магнитофон. Не в силах оторваться, мы как заколдованные слушали это роскошество, а Вика только хохотала и потешалась над нами: «Что, проняло, пупсики?! Да, это вам не «Спят усталые игрушки»! Все, живо встали и начали украшать елку дождиком».
В моей памяти эти песни так и остались навсегда связанными с ощущением близкого праздника и радостным ожиданием чуда, как бывает только в детстве под Новый год…
Откуда деньжата?
Вика всегда отличалась способностью добывать деньги на жизнь: уже в раннем школьном возрасте ее карман никогда не пустовал. Старшие сестры вспоминают, что еще в первом классе Вика начала разводить хомячков и сдавать их в зоомагазин по рублю за штуку.
По большому счету, источники ее доходов для меня и сегодня остаются загадкой, потому что с нашими родителями шиковать точно не приходилось. Правда, один из источников мне известен очень хорошо: долгое время в роли Викиного спонсора выступал я сам.
Став учеником, я ежемесячно стал получать от матери по пять рублей на завтраки. Но, кажется, лишь единственный раз сдал эти деньги классной даме и целых четыре недели давился в школьной столовой какой-то гадостью. А потом Вика предложила отдавать эти деньги ей: на пластинки, иностранную жвачку, солнцезащитные очки, фирменные футболки с барахолки – да мало ли что могло пригодиться в подростковом хозяйстве. Ну, я как начал выплачивать ей оброк, так несколько лет по инерции и отстегивал бабки, предназначенные для моего желудка: сначала по пять, а потом и по десять рублей в месяц.
В пору моего детства люди частенько собирали монеты по пятнадцать или двадцать копеек, а потом относили в магазин, где обменивали кучку мелочи на купюры. Я тоже неоднократно предпринимал попытку накопить деньги. Для этого завел специальную «копилку» – стеклянную бутылку из-под болгарского кетчупа – настоящего, из натуральных томатов! В ее горлышко свободно проходили пятнадцатикопеечные монеты, и я вечерами проверял материнский кошелек и отцовский карман, чтобы найти там металлические деньги нужного достоинства. Мелочь исправно отправлял в бутылочку, радуясь, что пустое пространство постепенно заполняется «серебром», и представлял, как в кассе магазина «Овощи-Фрукты» мне меняют это богатство на бумажные деньги.
Думаете, я хотя бы раз воспользовался плодами своих накопительных трудов? Как бы не так! Едва бутылка наполнялась, тотчас же как бы из ниоткуда возникала Вика с просьбой занять ей некую сумму – причем всегда именно столько, сколько помещалось в моей копилке. Я начинал злиться, говорил, пусть катится ко всем чертям со своим «займи немного», ибо знал, что потом никогда не дождусь денег обратно. Моя злость порождала ответную ярость со стороны сестры – и вот мы уже вдвоем носимся по квартире и орем друг на друга. Морды у обоих красные, ненависть в крови так и клокочет, но самое обидное, я заранее знаю, что она победит: я трясущимися руками выну из-под родительской кровати бутылку и в сердцах швырну на пол, сопровождая каким-нибудь гадким словом. А Вике мои проклятия по барабану – она поднимет копилку, хладнокровно вытрясет оттуда все до копейки и уйдет, даже не сказав спасибо. Я же немного отойду от горечи поражения и заново примусь собирать по крохам «состояние» – только для того, чтобы спустя какое-то время история точь-в-точь повторилась.
Потом сестра разнюхала, что можно иметь кое-какую наличность, сдавая в букинист книги, и стала периодически опустошать нашу не слишком богатую библиотеку. Вика никогда в жизни по доброй воле не держала в руках книгу и даже не могла вообразить, что она может иметь какую-то ценность помимо той, что измерялась реальными деньгами, поэтому с легким сердцем вытаскивала из шкафа томик-другой – потолще да покрасивее – и несла в заветный магазинчик.
Для меня же в ту эпоху книги были основным богатством; можете себе представить мое отчаяние, когда, возвращаясь из школы, вдруг замечал на полке в книжном шкафу пустое пространство. Я хорошо знал, что означает эта пустота, и меня начинало переполнять горькое чувство невосполнимой утраты. Обычно это чувство сопровождалось приступом сильнейшего гнева: я был так зол, что готов был оттаскать сестру за косы и надавать ей тумаков за самоуправство.
Бывало, Вика приходит домой, и я тут же начинаю бушевать, с пеной у рта требуя немедленно вернуть книги на место. А она включает дурочку и молча ходит себе по квартире, будто меня и нет. Или сидит,
