Где причина этой странной несправедливости, чем объясняются эти каждодневные обиды, эти отодвигания на задний план? Этого мы не знаем. По общим отзывам, София была красивым, умным, правда, изрядно распущенным, но очень восприимчивым к ласковым уговорам Ребенком. Может быть, все же существует какая-то мучительная тайна, о которой мать невольно вспоминает при виде своей дочери? Мы еще раз можем повторить, что нет ни одного веского аргумента, говорящего в пользу подобного предположения. Нет никакого другого явного, ощутимого мотива поведения матери, кроме того обстоятельства, что София только девочка, а брат ее – мальчик. Это, во всяком случае, единственная известная Софии мотивировка, но подносится ей эта мотивировка изо дня в день. Этот мотив является тем таинственным законом, под влиянием которого кристаллизуется ее характер, тем чужеродным телом, вокруг которого вырастает жемчужина: она только девочка! Но она здоровая, крепкая девочка со здоровым, ясным умом и таким запасом силы воли, о котором ни сама она, ни кто-либо из окружающих и не догадывается. Ее несправедливо бранят, унижают, ставят в угол, а в ней тайно зреет упрямое вызывающее отношение к матери, к судьбе, к природе: она хочет стать мужчиной, быть равнозначащей мужчине, начать представлять собою нечто большее, чем мужчина.
Больше, чем мужчина! Вот первичная, быть может, даже неосознанная, но проводимая с железной неуклонностью до самой смерти линия поведения этой единственной в своем роде женской индивидуальности.
* * *
– Меня воспитывали так, чтобы иметь возможность выдать меня замуж за какого-нибудь из соседних маленьких князьков, – говаривала Екатерина впоследствии при подходящих случаях. Это само собой разумеется. Для какой же иной цели можно было ее воспитывать? Больших дворов в Европе очень немного, и женихи, принадлежащие к их составу, могут выбирать себе невест среди многочисленных принцесс. Кроме того, при таком выборе руководствуются по преимуществу политическими соображениями, а трудно предположить, чтобы кто-либо из членов европейских владетельных династий мог иметь политический интерес связаться родственными узами с Цербстским двором.
Для того чтобы надлежащим образом выполнять функции супруги маленького немецкого владетельного князя, принцесса восемнадцатого века должна была в первую очередь уметь болтать и писать по-французски, так как немецкий язык считался в ту пору в Германии некрасивым и вульгарным. Затем немножко танцев, немножко музыки, почтительное отношение к морали и религии, беспретенциозный скромный характер – вот идеал воспитанности для маленькой Софии.
Девочку поручают заботам французской эмигрантки Бабеты Кардель. Это единственный из окружавших ее в детстве человек, о котором Екатерина сохранила теплое и благодарное воспоминание. "Она обладала душевным благородством, образованием, прекрасным сердцем, была терпелива, нежна, весела, справедлива, настойчива – словом, всем детям можно пожелать иметь такую воспитательницу".
Не важно, отличалась ли Бабета Кардель в действительности всеми этими качествами, или же София в своих суждениях о ней руководствовалась желанием подчеркнуть ее достоинства в противовес недостаткам матери. Факт тот, что она возмещает ребенку все то, чего ему не давала мать, посвящает ему свое время, свое внимание и создает благотворную атмосферу теплого крылышка. Уже спустя несколько недель недоверчивый ребенок перестает сопротивляться, забывает свое упрямство и капризы, отбрасывает свою скрытность и замкнутость, дает свободу своей привязчивой, здоровой, веселой и благодарной натуре. Пусть не доказано, что Бабета Кардель действительно знала наизусть все пьесы Расина и Мольера, что это она внушила Софии любовь к чтению, любовь, которая сыграла такую огромную роль в дальнейшем самовоспитании молодой девушки. Гораздо важнее тот бесспорный факт, что она водит маленькую принцессу гулять в городской сад и позволяет ей там играть с детьми простых обывателей.
Остальные воспитатели принцессы не блещут ни глубиной своих познаний, ни своими педагогическими талантами. Преподаватель чистописания рисует ей карандашом буквы, которые она должна обводить чернилами, а учитель танцев заставляет ее проделывать всякие сложные па и приседания. С течением времени ей все же удается обучиться и письму, и танцу. По отношению к музыке она невосприимчива, до самого конца ее дней музыка остается для нее "удручающим шумом". С пастором, преподающим ей катехизис, девочка вступает в оживленные дебаты и если даже не говорит ему всего того, что охотно сказала бы впоследствии вольтерианка-Екатерина, то все же возражает почтенному представителю духовенства с такой настойчивостью, что мадемуазель Кардель бранит ее за дерзость, за "esprit gauche".
Только в одном отношении Иоганна-Елизавета берет воспитание своей дочери в собственные руки: хоть скромность отнюдь не принадлежит к числу ее личных добродетелей, она особенно озабочена тем, чтобы развить именно эту добродетель у маленькой Софии. Ребенку с малых лет внушается, что она отталкивающе некрасива. Девочке воспрещается высказывать собственное мнение, не будучи о том спрошенной. Она должна выходить навстречу всем посещающим дом гостям и почтительно целовать край их платья. Это тем более странно, что Цербстский двор вовсе не принадлежал к числу особо церемонных, а даже при тех дворах, где соблюдается строжайший этикет, принцесс не заставляют так унижаться перед посетительницами низшего звания. Мы тут имеем дело, очевидно, просто с капризом властолюбивой Иоганны-Елизаветы и ее желанием подавить темпераментную смышленую девочку, "выбить из нее гордыню".
Что касается гордости девочки, дело обстоит совсем особым образом. Она сидит в ребенке до того глубоко, так неразрывно связана с его нерушимым сознанием собственной силы, что девочка никогда и не помышляет о своей гордости, никогда ее не обнаруживает; иногда просто кажется, что она ею вовсе не обладает. Без открытого протеста подчиняется она всем требованиям своей матери, целует пыльные шлейфы дам и даже собственную мать неизменно встречает проявлением чувства униженной преданности. Можно подумать, что мы имеем в данном случае дело со слабоволием, беспомощностью, но впоследствии выяснится, что это просто известный метод поведения, метод, которому Екатерина остается верна на протяжении всей своей жизни, даже в дни наибольшей славы. Позднее она будет применять этот метод умышленно и во всех тех случаях, когда будет вполне убеждена в своем несравненном преимуществе. Кротость, приниженность, уступчивость будут ее самым действенным оружием в борьбе с личными недругами.
