5
Мне хочется описать Плотицино в Никольском-Вяземском. Это небольшая деревушка, бывшее родовое имение Толстых. В этой деревне стоит большой двухэтажный бревенчатый дом, покрытый белым железом на крыше и сплошь увитый диким виноградником. В этом доме родился Лев Николаевич Толстой. Здесь прошло его детство. Чуть дальше к речке стоит знаменитый дуб Пьера Безухова из «Войны и Мира». Он очень большой. Вокруг яблоневые сады: много порхающих стрекоз и черных (лично мне неизвестных – я никогда таких не видел) бабочек. Земля рыхлая и сырая, постоянно холодно и можно довольно быстро подхватить насморк. Вокруг этого «особняка» – и есть Плотицино – пятнадцать или двадцать домов. За домами – лес. Из деревьев – дубы и березы. И только по одной аллее (исключая сам сад), ведущей на автобусную остановку, вдоль церкви и школы, стоят яблони. За низиной течет речка Чернь (понятия не имею, кто ее так назвал). Это очень чистая речка.
Ты доволен этой картинкой? Я – вполне. Пишу так, как пишется. Мне самому интересно смотреть на то, как из простых букв русского алфавита складываются слова, из слов предложения, из предложений – речь. Довольно забавная это штука – сидеть сгорбившимся сиднем и писать, писать, писать... Порой представишь себя такого со стороны (голубая рубашка нараспашку, фланелевые штаны, босые ноги, на столе – бутылочка с фруктовым молоком) и становится смешно до колик в животе.
Мы с Димой идем разросшимся садом. Лицо задевают маленькие листья яблонь, отчего на плечи падают зеленые гусеницы. Солнце светит нам в спины, и впереди мы видим свои тени. Одна – длинная: это моя, другая – его, она меньше и почему-то шире. Дима бежит вперед, выставив в стороны руки. Я смотрю, как ветер раздувает его клетчатую рубашку. Он бежит, зажмурив глаза и почему-то открыв рот. А вечером мы будем замазывать его коленки йодом. Он бежит быстро-быстро и не знает, что за поворотом случайно споткнется об корневище старого дуба, торчащее из земли. Будут слезы. Сладкие детские слезы.
Когда он плачет, его глаза становятся как бы светлее. Радужная оболочка омывается слезой, и они становятся ярче. Они у него серые, как небо утром. Дима поджимает губы, слегка морщит лоб, и вдруг становится некрасивым. Но это всего лишь мгновение (слава богу, оно быстро проходит): вот я сажу его к себе на колени и обнимаю крепко-крепко. Я чувствую, как он, всхлипывая, горячо дышит мне в шею. Так дышат щенята. И еще так дышал он — мой мальчик.
Светит солнце. Обед, очень жарко, даже душно. Мы сидим с Димой на крыльце дома Толстых. Дикие заросли виноградника спускаются с крыши по перилам, отчего ничего не видно. Сбоку справа стоит памятник и клумба – грядка для цветов, окруженная низеньким металлическим заборчиком белого цвета. Виноградник словно укрывает нас от посторонних глаз. Черные маленькие бабочки порхают по чуть поспевшим виноградинкам. Шумят яблони. У Димки такие же глаза, как у Юльки. Серые глаза с красивой крапчатой пленкой. Большие пушистые ресницы. Век бы в них смотреть.
— Почему ты так на меня смотришь? – его вопрос застает меня врасплох.
— Как так?
— Так. — Он наклоняет голову чуть вбок.
— Ты меня убиваешь... – Я тяну руку, чтобы погладить его по вихрастой голове.
— Не надо, — он выворачивается из-под руки. – Не надо так говорить…
Только пальцы помнят волосы. Только пальцы: шелк волос, прохладный шелк...
— Почему?
— Потому. – Он смотрит на меня очень серьезно. – Я хороший.
Он замолкает, отворачивается от меня и пальцем начинает ковырять хлястик своей сандалии. Я смотрю на то, как он ковыряет. Смотрю на его большие шероховатые пальцы, потом на его тонкую шею, и непонятная волна нарастает в моей душе, в моем сердце. Я просто протягиваю руку к нему, и притягиваю его к себе. Он молчит. Не отстраняется. Но молчит.
— Мы друзья, Димка. Я тоже хороший. Я тебя никогда не обижу. Никогда...
Ночью в яблоневом саду очень много светлячков. Как маленькие огоньки горящих сигарет: они мельтешат, мигают; в воздухе легкий стрекот их крылышек, тихое журчание и неповторимый запах насекомых. В последний раз я видел светлячков, когда мне было восемь лет в одном чеченском селе. Там была девочка – Хеди. Это было так давно, что я совсем забыл о том, что есть такие насекомые – светлячки.
— А почему светлячки светятся? – Дима садится возле меня и гладит на руке светлячка. Тот поджимает лапки и притворяется мертвым.
— Не знаю. Какой то химический состав в нем. Говорят, что самцы привлекают таким образом самок.
— А что такое «химический»?
— Ну, это свойство молекул и атомов входить в различные соединения, так называемые цепные реакции...
— Артем...
— Что?
— Я все равно нифига не понимаю...
— Да... Ну, в школу пойдешь – поймешь.
— А почему ты так всегда говоришь – «Да»?
— Так, не задавай вопросов, почемучка!
— Сам такой.
— Не замерз?
— Не-а.
Прижимаю его к себе и укутываю курткой. Нет ничего лучше, чем сидеть с прижавшимся к тебе мальчиком на террасе ночью, когда на небе звезды и светлячки. Луна кажется обмазанной сметаной из-за лампы над крышей. Слегка мерцают звезды, особенно те, которые самые маленькие.
— Артем...
— А?
— А у тебя сердце бьется так – тук — тук...
— Оно у всех бьется. А ты вот сильно дышишь...
— Да?
— Да.
Дима обнимает меня и зарывается лицом мне в рубашку. Так мы с ним и сидим. Сейчас, когда я пишу эти строчки, какая-то непонятная грусть лезет мне в душу. Может я слишком сентиментальный? Да здравствует сентиментальная проза! Кто знает, кто знает... Воспоминания порой приходят так нежданно и так явно: видишь картинку и переживаешь все по-новому. Это бывает обычно ночью перед сном, когда ляжешь на кровать и думаешь, думаешь... думаешь о своих родных, о тех, кого видел, кого помнишь. Иногда думаешь о своей собаке, которая умерла давным-давно. И все это – человеческое – до боли, до непонятных спазмов в горле... У меня давным-давно был рыжий пес, и как-то он пропал. И потом долго мне снился. Как старый добрый друг... Вот об этом и думаешь. Или бывает, вспоминаешь случай в школе на девятое мая, когда забыл строчку из стихотворения, и готов провалиться сквозь землю под взгляды ветеранов Великой Отечественной. Всякая чепуха на ночь. Так... Я не о том... Совсем не о том...
Мы купаемся с Димой в речке Чернь. Солнце сияет на воде. Сияет так, что больно смотреть: колет и бьет в глаза. Дима хорошо плавает, но далеко заплывать боится. Он выныривает, и куча брызг фонтаном взвивается вверх, вслед за его появлением над водой. Речка не очень глубокая, но есть впадины – ямы. Я так и не узнал, почему так называется эта длинная деревенская речушка с затоном вокруг берез. Совсем не то название. Но сельчане говорят, что всегда тут плавали крестьяне. Мальчишки купали лошадей, бабы стирали одежду. Может быть оттого. Она холодная, эта речка, когда заходишь в воду; но тело потихоньку согревается, и вот ты уже плывешь, впитывая в себя прохладу природы, ее маленькие эфирные молекулы.
