пряталась в песках, как внезапно нападали и прятались басмаческие банды. Я посмотрел на Мишу Калинина и угадал безошибочно, что это не последняя наша встреча и что он не сможет отделить свою судьбу от судьбы тридцати двух странников. И, действительно, однажды поздним вечером он появился под чинарой во дворе полномочного представительства РСФСР в Кабуле. Но еще раньше прискакал из Термеза на диком могучем сером жеребце брат Михаила Калинина, Борис, и привел в изумление афганцев неутомимостью, свойственной одним прирожденным кочевникам. Разведчики и осведомители одной граничащей с Афганистаном державы были, я думаю, озадачены и удивлены путешествием военных моряков в страну, не имеющую выхода к морю. Но так уже полагалось в те времена — люди, сблизившиеся на фронте, предпочитали не расставаться в тылу, на мирной работе, хотя бы эта работа и не имела ничего общего с фронтовой, военной работой. Поэтому среди тридцати двух сотрудников дипломатической миссии две трети были военными моряками, бывшими штабными и политическими работниками флота. И они сели на коней в Кушке и отправились в дальние странствия с таким видом, как будто они были прирожденные наездники и прирожденные работники по ведомству иностранных дел. В этом было много смешного, иногда и печального, но сейчас, на расстоянии десяти истекших лет, первые шаги советской дипломатии в Средней Азии принимаешь как начало эры, как новую эпоху полного отрешения от методов империалистической политики на востоке. А курьезы принимаешь как исторические курьезы и только.Несчастья начались от Кушки, Когда на бешеных коней Без одеял и без подушек Уселось множество людей…
Так начинается шуточная поэма Ларисы Рейснер. «Несчастья начались от Кушки» и продолжались, пока всадники привыкали к афганским коням, а кони к всадникам. Разумеется, не все сотрудники нашей миссии были прирожденными кавалеристами, однако все более или менее привыкли к европейским выезженным лошадям, повинующимся поводу и приученным к рыси. Мы никак не могли сразу понять характер и привычки афганского иноходца, норовившего укусить всадника за ногу и лягнуть первого встречного, а афганский иноходец не понимал привычек всадника-европейца. Мог ли товарищ Ц., заведующий нашей финансовой частью, бывший кандидат прав, предполагать, что ему придется сделать тысячу километров по горным тропам и преодолевать перевалы в двенадцать тысяч футов над уровнем моря. А товарищ Р., переводчица, сотрудница бюро печати, приучена ли была к путешествию в носилках, укрепленных на спинах двух запряженных гуськом лошадей? Это сооружение называлось «тахтараван»; оно было покрыто малиновым или ярко-желтым чехлом и выглядело декоративно и очень к месту, скажем, на сцене в балете «Шехеразада». Но передвигаться в нем по карнизу в полметра ширины над пропастью, или трястись, когда афганские лошади внезапно переходили в галоп, было невыносимо для самого неприхотливого путешественника.
Наконец запела труба, и сто всадников и сорок вьючных коней растянулись по улицам Кушки и покинули крепостной городок, провожаемые всем населением крепости. Дальняя родина, Украина, вдруг простилась со мной поселком Полтавским, украинским селом, оказавшимся в одном километре от крепости Кушка. Некогда, по приказу туркестанских генералов, привезли сюда и поселили чоловиков и жинок, дивчат и парубков из Полтавщины. И матросы-украинцы из конвоя полномочного представительства долго оглядывались на вишневые сады и крытые соломой хаты, плетни и перелазы и криницу — до того было удивительно им увидеть украинское село на афганской границе.
Мне попалась тощая старая лошадь. Она совершала свой последний рейс, переставляя ноги, как подагрик костыли, и на последнем перегоне я увидел старого ветерана мертвым, ободранным и брошенным на дороге, а его шкуру за седлом афганского конюха. В первый же вечер мой бедный, старый конь отстал от каравана и, чтобы сократить путь, афганские конвоиры свернули в сторону от караванной дороги. Мы шли по пересохшему руслу горной речки, и нам даже не пришло в голову, что копыта коней ступают по самой границе. Желто-бурые горы, знакомый пейзаж Туркмении, нисколько не менялся перед глазами, между тем афганский солдат блеснул глазами и, очертив взмахом руки полукруг, сказал гортанным голосом: «Афганистан». Полчаса назад мы незаметно для себя перешли границу. Мы даже не успели проститься с нашими пограничниками; они все собрались на советском посту, и мы не увидели церемонии первой встречи представителя РСФСР с афганскими пограничными войсками и властями. И мы последними приехали на пост Чильдухтеран, когда чужие звезды, звезды Афганистана, уже мигали над раскинутыми на афганской земле палатками.
Пусть мне простят короткое лирическое отступление.
Муза дальних странствий, неугомонная, неутомимая муза! В ранней юности трехмачтовый парусный корабль, учебное судно школы мореплавания, было пределом наших мечтаний. Так смотрели аджарские комсомольцы на трехмачтовый парусник «Товарищ» в батумском порту. Так девушка в голубой майке провожает взглядом серебряную птицу Юнкерса удаляющуюся на юг. В юности мы мечтали о парусных кораблях капитана Фракасса и Фомы-Ягненка. В зрелые годы я видел Сен-Мало, орлиное гнездо Фомы. Под стенами и старинными бастионами гуляли джентльмены в разноцветных купальных халатах и прятались от солнца золотозубые англичанки. Я видел на Гвадалквивире каравеллу Колумба и увидел «Бремен», быстрейший в мире трансатлантический пароход, и понял, что время каравелл и бригов безвозвратно прошло. И понял, что хорошо жить в век «Бремена» и самолета Дорнье, поднимающего в воздух сто шестьдесят два человека. Все же «медленный шаг каравана» в горах Афганистана имел для нас неизъяснимую прелесть — может быть, потому, что это был самый древний способ передвижения человечества. Романтические чувства молодости вернулись и не оставляли нас в этом тридцатидневном путешествии. Медленный шаг каравана позволял нам видеть и запоминать все вокруг. Мы лили кумыс и овечье молоко под черными шатрами «хана-и-сиар» у кочевников. Мы заглядывали в ущелья, где в идиллической, тишине меланхолически журчали изумрудные горные ручьи. Мы подкрадывались к грифам с голой, точно ободранной шеей и ошейником из торчащих перьев. Мы давили сонных змей и пугали скорпионов и фаланг в размытых дождями, разрушенных дозорных башнях эпохи Великого Могола. Азия повернула к нам свой древний, неподвижный и жесткий лик. Мы спускались в долины. Соединенные цепями вьючные лошади, упираясь копытами в землю, съезжали по крутой горной тропе. Вьюки сползали им на шею. От исступленного крика розовая пена выступала на губах каракашей. Спешенные всадники шли, держась за конские хвосты, стараясь не глядеть в пропасть. Это был единственный горный перевал на пути в
