энергичной прозы и оратора, чье чувство времени, сопричастности, остроумия и пафоса было непревзойденным…» [57]
Многовариантность «Повествования» объясняется прежде всего творческими причинами – Дуглас на протяжении всей своей жизни искал наиболее адекватное выражение художественной идеи, заложенной в нем, и социального опыта, истоки которого восходили к периоду жизни, описанному в первой книге. Он перерабатывал «Повествование» с целью изменения его содержания, полноты и стиля, причем авторская переработка всякий раз побуждала его к созданию нового произведения. Варианты возникали и по причинам внешнего порядка – из-за желания сохранить в тайне имена борцов или в результате уступок общественному мнению. Показателен, например, тот факт, что в 1881 году, когда Дуглас уже не видел особых различий между Севером и Югом, он вставил в «Жизнь и эпоху…» эпизод, показывающий Нью-Бедфорд как город, обманувший его ожидания, в то время как в 1845 году он послужил ему примером «истинной цивилизации».
Иногда, как в случае со второй и третьей редакциями, это становилось импульсом к более углубленной разработке темы, что делает эти варианты неравноправными по отношению друг к другу. Это и понятно, так как во всех случаях, чтобы осуществить творческий замысел очередной книги – показать жизнь как борьбу, – Дуглас приступал с разных сторон. И хотя обычно последний вариант любой книги рассматривают как наиболее совершенный и, как правило, считают каноническим, в случае с «Повествованием» Дугласа таковым следует считать его первую редакцию. Нам неизвестны прямые авторские декларации Дугласа относительно этой книги, поэтому канонический текст примечателен также тем, что из него можно выяснить начальную «волю автора». Не случайно У. Эндрюс даже определяет статус «Повествования» как парадигмы, «которой измеряется все, что он написал позже» [58].
Таким образом, творческая история «Повествования» свидетельствует, что «Повествование» не только сразу же стало литературным фактом, идеологически и эстетически выделяясь на фоне других повествований беглых рабов, но и получило другие формы общественного бытования, будучи запечатленным в литературной критике и эпистолярной литературе. На его примере проявилась прямая связь литературного творчества с общественно-политическими движениями эпохи, в частности аболиционизмом. Творческая история «Повествования» лишний раз доказывает, что литературный процесс стимулируется прежде всего потребностью писателя откликаться на события исторической жизни, участвовать в ней и через это влиять на общественное сознание. История этой книги подтверждает и некоторые общие тенденции литературного процесса, такие как, например, усиление диалогичности художественного мышления, формирование личного авторства, ослабление канонического начала в жанрообразовании. Но главное то, что творческая история «Повествования» продемонстрировала процесс трансформации автобиографической повести в автобиографию, отмеченный усилением публицистического начала.
Творческая история «Повествования» и его историческая судьба наглядно демонстрируют диспропорцию между популярностью и культурно-эстетической значимостью произведения, которая открылась гораздо позже, в эпоху «черной революции». На примере «Повествования» отчетливо прослеживается такая важная сторона литературного процесса, как взаимодействие с другими видами искусства, в частности с драматургией, а также с общекультурными, идеологическими и научными явлениями. Ныне Дуглас считается каноническим писателем среди афроамериканцев, а его «Повествование», признаваемое как эпитомия жанра повествований беглых рабов, стало предметом многих академических дискуссий и исследований [59]. Исключительность положения «Повествования» Фредерика Дугласа определяется хотя бы уже тем, что историкотипологических аналогий ему нет ни в американской, ни в мировой литературе вообще. В свою же очередь это говорит о том, что имя Дугласа достойно быть вписанным в литературную историю США.
А. В. Лаврухин, кандидат филологических наук
