не принадлежишь своей семье до конца. Чувство обмана — тайны.
Есть и другие. Я понимала, что Майкл прав: на этом история не закончится, но это меня не утешало. Мой биологический отец ясно дал понять, что не хочет больше иметь со мной дело. Вероятность существования сводных братьев и сестер, зачатых с помощью искусственного оплодотворения, казалась абсолютно неестественной, даже бесчеловечной, как будто мы выводок котят, который раздали разным хозяевам.
За несколько дней до этого школьная подруга прислала мне мое старое фото, на котором я танцую на чьем-то шестнадцатилетии. Я увидела пухлое девчачье лицо, убранные назад с помощью банданы волосы, полузакрытые глаза — я так старалась выглядеть классно и привлекательно. Я вспомнила, какая путаница была у меня в голове, мое упорное желание угождать, недостаточная уверенность в себе. Конечно, многие подростки чувствуют себя так, однако мои отношения с собственной идентичностью были еще туманнее. Та девчонка не знала, кто ее отец. Она была окутана толстым коконом ложной информации. Она в буквальном смысле не знала, откуда она произошла. Смогу ли я когда-нибудь смотреть на свои фотографии, на фотографии папы и мамы без зловещего чувства, что наша совместная жизнь была с самого начала построена на лжи? Смогу ли я когда-нибудь смотреть на себя и не видеть лицо Бена Уолдена?
Поздно вечером, слегка подвыпившая и уставшая, я создала в компьютере файл под названием «Воображаемые ответы». В последующие недели каждый раз, когда меня тянуло написать Бену, я открывала этот файл и писала письмо, которое я никогда бы не отправила.
ВООБРАЖАЕМЫЙ ОТВЕТ 1
Бен, до конца жизни, глядя в зеркало, я буду видеть ваше лицо. Уверена, вы заметили: сходство между нами разительное. Было бы приятно, если бы лицо, которое я вижу, глядя на себя, вызывало хоть какую-то симпатию. Просила я не много и всячески вас заверяла в соблюдении тайны личной жизни. Я бы с удовольствием подписала любые необходимые бумаги, если бы вам так было легче. Ваш отказ исполнить эти два моих желаньица, которые могли бы изменить мою жизнь, недоступен моему пониманию.
ВООБРАЖАЕМЫЙ ОТВЕТ 2
Дорогой Бен!
В одном из моих любимых рассказов Делмора Шварца «Из грез рождаются долги», написанном им перед его двадцать первым днем рождения, второстепенный герой обращается к рассказчику: «Очень скоро вы поймете: все, что вы делаете, слишком много значит».
Мне казалось, что как человек, изучающий медицинскую этику, вы должны были бы принять во внимание этическую сторону ситуации, в которой мы с вами оказались, а не сетовать на юный возраст или то, что многие поступали так же, как и вы, или уповать на подписанный в институте документ, обещавший вам соблюдение тайны личной жизни.
Это вопрос морали, этики, человечности. И хотя у вас, разумеется, есть свои причины и вы можете найти себе любое оправдание, вы совершаете поступок жестокий и бесчеловечный и не берете на себя ответственность за то, что вообще-то сделали сами.
ВООБРАЖАЕМЫЙ ОТВЕТ 3
Дорогой Бен Уолден!
Мысленно я стала называть вас Бен Уолден. Не Бен. Не «мой биологический отец», что произносить довольно трудно. Мне нужно понять, как относиться к человеку, который дал мне жизнь, но не желает встретиться со мной за чашкой кофе.
Мне кажется важным прояснить одно обстоятельство. Похоже, вы больше всего беспокоитесь о соблюдении тайны своей личной жизни. В каждом письме вы упоминали об этом. Вероятно, вы волнуетесь, что за мной потянется длинная вереница ваших отпрысков, которые внезапно возникнут на пороге вашего дома. Это, разумеется, не моя проблема. Кроме того, как я понимаю, вы беспокоитесь, что, если согласитесь со мной встретиться, я сделаю так, что из кустов появится, скажем, Опра в сопровождении съемочной бригады. Хотелось бы заверить вас, что я бы на такое никогда не пошла и что мой интерес — по самой своей сути — был в том, чтобы понять, откуда я происхожу, чтобы я смогла прожить остаток жизни в мире с собой.
Подходило к концу самое странное лето моей жизни, и едва ли осень обещала быть спокойнее. Мы с Майклом и Джейкобом готовились к ежегодной поездке в Провинстаун, на мыс Кейп-Код, в писательскую мастерскую, где я преподавала каждый август. Я старалась сосредоточиться на простых, будничных делах. Естественно, не обошлось без списков. Они всегда к месту, как будто записанные ровными вертикальными рядами слова могут противодействовать хаосу. У меня еще была не прочитана целая стопка студенческих работ, не говоря уже об обычных предотъездных делах вроде оплаты счетов, мытья холодильника, отправки собак на время нашего отъезда в питомник. Я радовалась стабильности, но в то время, как я совершала обычные действия, мой внутренний маятник продолжал качаться взад-вперед. На одной стороне был Бен Уолден — сам факт его существования в этом мире. А на другой — запутанная история моих родителей и не утихающее во мне страстное желание верить, что они меня не предали.
С переменным успехом я пыталась отделаться от мыслей о Бене и разделить с Майклом его уверенность в том, что мне откроется нечто большее. Писала свои воображаемые ответы. И продолжала читать книги об истории искусственного оплодотворения в поисках подсказок, как будто можно было наткнуться на анализ ситуации из практики, в которой я узнала бы родителей и мне открылась бы истина. Я прочесывала интернет в поисках упоминаний об Эдмонде Фаррисе и в конце концов обнаружила зацепку. Аспиранту, помогавшему мне в расследовании, удалось узнать имя врача, начинавшего свою карьеру в Пенсильванском университете и помнившего Институт Фарриса.
За несколько дней до отъезда в Провинстаун я назначила телефонный разговор с доктором Аланом Дичерни. В тот день у меня была встреча в Нью-Йорке, но я не хотела разговаривать с пожилым доктором, стоя на шумном перекрестке или сидя в ресторане. Я договорилась с подругой, владелицей бутика, чтобы она разрешила мне часок посидеть в подсобке ее магазина. Расположившись среди вешалок с жакетами и стопок дизайнерских джинсов, я включила ноутбук и набрала Дичерни.
Когда я представилась и объяснила причину своего интереса к Эдмонду Фаррису и его институту, на другом конце возникла небольшая пауза.
— Невероятно, что вы меня нашли, — наконец сказал мой собеседник. — Я, наверное, единственный ныне живущий человек, способный рассказать вам про Фарриса.
И он приступил к рассказу. С 1970 по 1974 год Дичерни был врачом-резидентом в Пенсильванском университете, отделение акушерства
