разбить, чтобы воинству от вина вреда не причинилось. Люди же с новой силой в бой устремились, множество поляков перебили и гетмана Ходкевича от Москвы отогнали. И в то время поляков и литовцев перебили множество»
{55}.
После разгрома Ходкевича единое руководство русскими освободительными силами стало неоспоримой необходимостью. Князь Дмитрий Трубецкой заключил с князем Дмитрием Пожарским соглашение: «И приговорили, — повествует летопись, — всей ратью съезжаться на Неглинной. И тут же начали съезжаться и земское дело решать» {56}. В документах, отправляемых по городам от лица земского руководства, имя Пожарского писали вторым — после Трубецкого. Объединение состоялось через несколько недель после отражения поляков. До наших дней дошла грамота по земельным делам, составленная от имени совместно князей Дмитрия Трубецкого и Дмитрия Пожарского 6 сентября 1612 года {57}.
В октябре 1612 года именно подчиненные Трубецкого взяли штурмом Китай-город. Летописи четко указывают место и время, где и когда войска Трубецкого произвели атаку: «…на память Аверкия Великого», «…с Кулишек от Всех Святых от Ыванова лужку… октября в 22 день, в четверг перед Дмитревскою суботою» {58}. Иначе говоря, русские ударили со стороны Всехсвятского храма на Кулишках, там, где Китайгородская стена подходила к побережью Москвы-реки.
Как много домыслов породили последующие времена касательно взятия Китай-города! Удивительно.
Словно бы золото пытались укрыть грязной тряпицей… а то и пресуществить звонкую плоть металла в гнилую плоть распадающейся материи.
Столетия спустя об этом славном дне напишут: отряды ополченцев поднялись стихийно… укрепления Китай-города взяли легко… их уже не имел сил защищать ослабевший гарнизон. Тут всё — фантазия.
Если гарнизон ослабел от голода, то отчего же не сдал сразу и Кремль? На защиту Китай-города сил не хватало, а на Кремлевскую стену почему-то хватило?! Не видно логики. Очевидно, брали Китай-город с боем, с серьезным усилием, никак не иначе. Этого усилия на приступ нового препятствия оказалось уже недостаточно. Выдохлись атакующие.
И какая в действиях ратников Трубецкого стихийность? Чудовищно страдали от голода не только осажденные, подкреплявшие свои силы людоедством, но и осаждающие, оказавшиеся в дико разоренном, сожженном поляками до тла городе с опустошенными окрестностями. И вот этих голодных, ослабевших, почти отчаявшихся людей уже бросали на штурм стен, когда-то возведенных итальянскими архитекторами по европейской фортификационной науке, стен устрашающе мощных. Предыдущие попытки взять Кремль или Китай-город вооруженной силой не принесли земской рати никакого успеха. А тут ополченцы, еще более исхудав, вдруг «в едином порыве» рванулись на приступ, не запасшись лестницами, просто так, на кураже и в азарте? Увольте, фэнтези.
Видится другое: не кто иной, как Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, сделав вывод об ухудшившемся состоянии противника, рассчитал, где и когда нанести удар, чтобы добиться успеха. Хорошо подготовил атаку. Отдал боевой приказ. А когда отряды ополченцев побежали к Китайгородской стене, поддержал их огнем.
Вот это — правдоподобнее. В советское время любили выразить, к месту и не к месту, упование на чудесные свойства «героических народных масс». Однако оные свойства проявляются как надо, лишь когда всю тактическую работу направляет дельный полководец.
Стоит подчеркнуть: триумф китайгородского взятия — за Трубецким.
И оно, думается, сыграло роль одного из главных «доводов», убедивших вражеский гарнизон, что и Кремль пора сдать. А то ведь грянет еще один штурм, и русские никого не оставят в живых из военных преступников, спаливших их столицу.
Кремль открыл ворота очень скоро…
Когда к Москве подошли отряды короля Сигизмунда, Трубецкой вместе с Пожарским отбросил их {59}. Наконец, именно он формально являлся старшим из земских управителей России вплоть до Земского собора 1613 года.
В ходе этого Земского собора кандидатура Дмитрия Тимофеевича как претендента на трон фигурировала в качестве одной из основных, чуть ли не главной. Однако вместо него земцы сделали основателем новой династии юного Михаила Романова.
Чего не хватило Дмитрию Тимофеевичу для избрания на царство?
Воля к восшествию на престол у него имелась. Одна из повестей о Смутном времени рассказывает: «Князь же Дмитрей Тимофиевичь Трубецкой учрежаше столы честныя и пиры многая на казаков и в полтора месяца всех казаков, сорок тысящ, зазывая к собе на двор по вся дни, чествуя, кормя и поя честно и моля их, чтоб быти ему на Росии царем и от них бы казаков похвален же был. Казаки же честь от него приимающе, ядяще и пиюще и хваляще его лестию, а прочь от него отходяще в свои полки и браняще его и смеющеся его безумию такову. Князь же Дмитрей Трубецкой не ведаше лести их казачьей». А когда монарший венец окончательно ушел от Дмитрия Тимофеевича, он тяжело переживал свое поражение: «Лицо у него ту с кручины почерне, и [он] паде в недуг, и лежал три месяца, не выходя из двора своего» {60}. Он даже не поставил свою подпись под грамотами, извещавшими города и земли об избрании Михаила Федоровича Романова на царство.
Хватало Трубецкому и знатности. Он приходился отдаленным потомком великому князю литовскому Ольгерду — по линии, восходящей к старшему сыну Ольгерда, Дмитрию. А Дмитрий Ольгердович княжил в богатом Брянске, управляя колоссальной областью. Трубецкие служили государям московским со времен Ивана III. Они сохраняли на протяжении всего XVI столетия права на родовые вотчины в Трубчевске и даже остатки удельного суверенитета, хотя удел и был ликвидирован не позднее 1531 года. В Московском государстве традиционно очень высоко ставили князей, связанных с литовским монаршим родом, — Голицыных, Мстиславских, Бельских, Трубецких и т. п. Со второй половины XVI века Трубецких писали в первых строках боярских списков, они возглавляли армии, воеводствовали и наместничали в крупнейших городах. Очень немногие семейства могли тягаться с ними в родовитости: князья Мстиславские, Шуйские, Голицыны, Воротынские, Одоевские, Пронские, Глинские да три-четыре рода старомосковских бояр — самые сливки русской аристократии того времени.
В Думе из князей Трубецких до опричнины был лишь князь Семен Иванович Трубецкой-Персидский, попавший туда в годы правления Елены Глинской. Крупных служебных достижений в воеводских чинах за их родом числилось немного. Но с первой половины 1560-х положение изменилось. Князь Федор Михайлович Трубецкой вошел в опричнину не позднее мая 1570 года. С этого момента он становится одной из крупнейших величин в вооруженных силах России, командует опричной армией, а затем, после ликвидации опричнины, — общегосударственной. Высочайший статус князя Федора Трубецкого сохранится на протяжении всего царствования Ивана IV и не будет утрачен при его сыне Федоре Ивановиче. Фактически князь оказался одним из «столпов царства». Вместе с ним или позднее, когда он уже возвысился, пошел в гору и весь род Трубецких. Их семейство закрепилось в числе десяти-двенадцати знатнейших и влиятельнейших родов Московского государства.
Отец Дмитрия Тимофеевича, князь Тимофей Романович Трубецкой, имел боярский чин.
При царях
