Ранним утром 30 июня 1955 года «Седов» буднично и деловито вошел в гавань на 76-й параллели. Сбавив ход и ориентируясь по береговым створным знакам, судно осторожно, чтобы не напороться на мель, приблизилось к узкому перешейку между двумя бухточками, каждая из которых имела свое название, и капитан скомандовал «стоп машина». Заскрежетала якорная цепь, пароход, вздрогнув, застыл в нескольких десятках метров от берега. Мы, говоря классическим языком, прибыли к месту своего назначения.
Началась разгрузка, заработали судовые лебедки, забегали по палубе и по берегу рабочие бригады, засуетились люди в трюмах. Пошла перевалка грузов в шлюпки, кунгасы, плашкоуты и другие плавсредства — иного произношения этого уродливого словечка я, признаться, не слышал ни в Арктике, ни на Большой земле. Доставленное на берег имущество тотчас отволакивали подальше от кромки моря, за черту прибоя, чтобы его не смыло волнами или начавшимся приливом. Тяжело давался уголь, его засыпали на верхней палубе в прочные двухслойные бумажные мешки, килограммов по пятьдесят-семьдесят, отвозили на берег, и тут мы подставляли спины и оттаскивали мешки в угольный склад, заполняя его «под завязку». Соответственно, росла груда товаров в продуктовом и вещевом складах.
Разгрузка судна на Крайнем Севере — это почти всегда схватка с непогодой. Даже в июле и августе налетают снежные заряды, крутая волна заливает кунгасы, на море ложится туман и теряется видимость. Капитан бессменно торчит на мостике, ругается в мегафон-«матюгальник», себя изводит, других нервирует, угрожая отдать команду сниматься с якоря. Понять его нетрудно: со стороны открытого моря надвигаются поля дрейфующего льда, грозящие запереть выход из бухты, захватить судно в плен, заморозить его. Сколько раз случалось, что пароход поспешно уходил, не успев до конца разгрузиться и даже не взяв на борт отзимовавших по два года людей, так мечтавших о скорой встрече с материком!
У нас все прошло благополучно, за одним исключением: предыдущий начальник станции впопыхах забыл передать своему сменщику Михаилу Фокину какую-то строго секретную документацию. Об этом мы узнали много позже, поскольку вообще не имели права знать даже о наличии подобных документов. Хотя, с другой стороны, никакой тайны тут, разумеется, не было, радисты ежедневно принимали и передавали шифрованные радиограммы из многих групп цифр, не предназначенные ни для чьих глаз, кроме начальственных.
Сколько же нас было на зимовке? Муж и жена Фокины, муж и жена Каневские, муж и жена Кононовы (разнорабочий Иван Васильевич и повариха Клавдия Андреевна), метеорологи Володя Королев и Ваня Забелин, старший радист Николай Иванович Куликов, механик Николай Тимофеевич Задорожный, радистка Лида Викулова. Одиннадцать. Поздней осенью с последним судном-снабженцем на станцию прибыли трое строительных рабочих во главе с плотником дядей Сашей Романовым. Нас стало четырнадцать, ровно вдвое больше, чем тех, о ком в 1936 году режиссер Сергей Герасимов снял фильм «Семеро смелых».
Мы очутились в мире, не похожем ни на какой другой. Два-три деревянных дома на каменистом, заснеженном одиннадцать месяцев в году берегу, безлюдье, раскинувшееся на многие сотни труднопреодолимых километров, сияющее в полуночные летние часы солнце, одни и те же лица вокруг, одна и та же работа, сотканная из бесконечной серии раз и навсегда заведенных гидрометеонаблюдений, обилие разнообразных житейских забот.
В те первые месяцы нашей зимовки, когда по сути здесь стояла «летовка», температура воздуха в течение июля и августа была выше нуля, море Баренца у побережья Новой Земли полностью очистилось ото льдов, солнце не уплывало за горизонт, по берегу там и сям неподвижно возлежали увальни-моржи, которые при приближении людей тяжело и неохотно плюхались в воду и отплывали на несколько метров, с нетерпением ожидая, когда же удалится восвояси двуногий возмутитель спокойствия.
А птичьи базары! Кайры, чайки всех видов и подвидов, чистики, люрики и еще бог весть какие представители пернатых — их здесь, в Русской Гавани, на утесах мыса Утешения, на скалах острова Богатого, были, вероятно, десятки и сотни тысяч (для Новой Земли орнитологи называют суммарную цифру семь миллионов, только пойди проверь ее, тем более после десятилетий ядерных испытаний!).
Ну и, конечно, неотъемлемая часть жизни, быта, пейзажа — наши собаки. Вот они, как стояли в веерной упряжке, слева направо, начиная с вожака: Громобой, Читта, Земляк, Нерпа, Боцман, Матрос, Помпей, Пестрик. Потом беременную смазливую потаскушку Читту сменила престарелая Вега, дав подруге возможность родить двух щенят. Славная наша «сучня» (почему-то именно так, по-уголовному, величали мы станционных собак с явным преобладанием кобелей!), ласковая ко всем людям, знакомым и незнакомым, непримиримо враждебная к любому зверью, прожорливая, работящая, ленивая, верная, хитрая, драчливая и смиренная. Почти два столетия назад российский путешественник М. М. Геденштром восторженно и трогательно отозвался о северной лайке: «Сие добрейшее, а здесь и полезнейшее человеку животное, увеселяет ездока в пути веселым лаем своим и, часто оборачиваясь на бегу, ласкает его взглядом… Это не сентиментальность. Здесь и лучшие сентименталисты оставили бы свои мечтания, но человеку с чувством, ценящему здраво свое положение, на Ледовитым море дорога и улыбка собаки». До чего же верно!
Быт зимовки был несложным, но и не легким для нас, молодых горожан. По утрам приходилось с дрожью выбираться из постели, спускать ноги на основательно выстуженный за ночь пол, заниматься нехитрым туалетом, не забывая о постоянном дефиците… воды! Да, на большинстве зимовок с пресной водой дело обстоит плохо. В июле-августе ее берут из ближайшего озерка или речушки, у нас таким водоемом служило озеро-лагуна рядом со станцией, одна беда — частыми штормами туда захлестывало морскую воду и пить ее было очень противно. Но все это летом, на протяжении считанных недель, в остальные же месяцы года нужно было выпиливать ножовкой, выкалывать топором кубы тяжелого, переуплотненного пургой снега. А чтобы снег этот не носил следов явственного присутствия собак, приходилось уходить за «чистой» водой на изрядное расстояние, возить снежные глыбы на тех же собаках, заполнять ими железные бочки на кухне, круглосуточно добавляя туда снег по мере его таяния, чтобы в деревянном доме всегда имелась вода на случай пожара.
Далее следовали: заготовка снеговой воды для стирки и ежедекадной бани, доставка в дома угля со склада, топка печей, охота на морского зверя, чтобы было чем кормить вечно голодных ездовых псов. И еще — регулярные дежурства по камбузу, владелица которого, сварливая и языкастая Клавдия Андреевна, неуклонно требовала у «коллектива» (самое распространенное словцо на всех полярных станциях Советской Арктики!) свой законный еженедельный выходной.
