— Так и бухнул! Пан как сидел за столом, так у него язык с перепуга и отнялся. Но когда он все-таки немного пришел в себя, Кармалюк велел принести деньги. Тот принес. А он приказал еще и письмо написать соседу, чтобы тот, значит, извинил его за длительную задержку долга. У пана рука дрожит так, что кляксы из-под пера, как мухи, летят. А ничего, пишет! Он готов был из шкуры вылезть, только бы побыстрее проводить Кармалюка. Ну, а тот забрал деньги и поехал не в лес, где его ждали хлопцы, а к первому пану, как и обещал тому. Это уж у него всегда так: что сказано, то и сделано. Пан как увидел его, полковника значит, то так обрадовался, что не знал, куда и посадить. А Кармалюк говорит: «Погоди, не спеши радоваться. Я ведь тоже хочу что-то иметь на этом деле. Привез я письмо и все деньги. Так давай поделим так: письмо тебе, а деньги мне. Ты, видно, добрый, да глупый: еще кому-нибудь, одолжишь, а назад не получишь. У меня же они не пропадут: панам я одалживать не буду, а бедным так, без возврата, раздам, ведь я Кармалюк. Слышал о таком?». Встал Кармалюк, чинно распрощался и уехал. А пан, говорят, умер с перепуга. Такая вот история…
— Туды йому, дурню, и дорога! — под общий смех ответил Жук. — Як бы всих панив Кармалюк на той свит видправыв, то не сыдилы б мы тут…
— Дай срок — отправит, — заверил солдат. — Паны это и сами чуют, вот и хапают всех, как бешеные собаки…
— Тыхо! Когось ще ведуть.
— О, аж двох…
— Что, братцы, тоже за Кармалюка?
— За його, люды добри…
Гей, селяни, добродii,
Годi спини гнути,
Бepiть вила, берiть коси,
Панiв бити будем!
Не надеясь на одни угрозы, исправник выдал Ольшевскому авансом вознаграждение за Кармалюка. Расписка на деньги и была пришита к делу как его письменное обязательство. Чтобы не вызвать у односельчан подозрения — об этом могли сообщить Кармалюку, Ольшевский подрядился отвезти дрова в Летичев пану Грабовскому. По дороге в Летичев он заглянул к шляхтичу Витвицкому, с которым близко сошелся в тюрьме, и знал: у него часто бывает Кармалюк. И он действительно застал у Витвицкого и Кармалюка, и Добровольского, и Сотничука. Так как уже на допросе Ольшевский сказал исправнику, что Кармалюк бывает у Витвицкого, то за домом его установили слежку. И Витвицкого не арестовали только потому, что, как пишут в рапорте заседатели Кондратский и Хмелевский, они надеялись поймать «у него сомнительных людей, употребляя к сему всеусиленнейшие средства».
Кармалюку и его товарищам все труднее стало уходить от облав. Возле Старого Майдана они еле выскользнули из кольца, спрятавшись во ржи. Но не успели они выпутаться из этой сети, как угодили во вторую. И когда Ольшевский предложил пересидеть эту непрерывную погоню у себя, Кармалюк согласился. Из Летичева в Кальную-Деражню пробирались почти две недели. В лесу возле Старой Гуты они нарвались на посессора Пршестрошельского. Посессор, увидев, что все трое с ружьями и пиками, перепугался, спросил с поклоном, забыв о своем шляхетском гоноре:
— Откуда будете, панове?
— Со всего света! — ответил Кармалюк и приказал: — Иди своей дорогой и язык держи за зубами, а то как бы мы в гости к тебе не нагрянули.
— Я ничего, панове, — испуганно бормотал посессор, — я иду своей дорогой…
Пршестрошельский счел за благо об этой встрече умолчать, ибо догадался, с кем имеет дело. Но на второй же день Кармалюка и Сотничука увидел в лесу подполковник Самойлович. Он тоже спросил, кто они. Кармалюк сказал, что надзиратели лесов. Подполковник, придя в себя от испуга, послал нарочного к пану Янчевскому. Деражнянский Демосфен, «получивший таковые сведения, приказал всем крестьянам и жителям, чтобы они имели осторожность и преследовали проходящих бесписьменновидных людей. А на другую часть того села дал знать эконому Лесневичу, чтобы подобную ж сохранил предосторожность».
И получалось: Кармалюк, спасаясь от облав, шел прямо в западню, приготовленную ему предателем Ольшевским. Янчевский привел в боевую готовность все свои силы. Но не столько затем, чтобы преследовать Кармалюка — он боялся и в лес-то выйти, а чтобы отбить его нападение. Он решил, что Кармалюка уже скрывает Ольшевский, передумав выдавать его.
Одно дело — обещать продавать, а другое — отважиться это сделать. Тогда он дал подписку исправнику, потому что испугался его. А теперь страх перед Кармалюком пересилил страх перед исправником. Пан Янчевский, призвав Ольшевского к себе, принялся грозить ему самыми страшными карами:
— В Сибирь! На каторгу иуду! И в рудник, в самую преисподнюю! О Йезус-Мария! И ты еще шляхтичем называешь себя? Паршивое быдло ты, а не шляхтич!
— Проше, пана… — взмолился перепуганный Ольшевский.
— Пристрелю, як собаку! — заорал Янчевский, схватив пистолет. — Як иуду! Як последнее быдло! О коварные души! О продажные души! — вновь переходя на ораторский тон, продолжал разгневанный Демосфен, — о tempora, о mores![19] И это сыны великой Речи Посполитой! Где же шляхетская гордость ваша?! — кричал пан Янчевский так, точно перед ним был не один перепуганный насмерть Ольшевский, а сотни депутатов сеймика. — Что сказали бы ваши великие предки, если бы встали из своих овеянных славою могил? Да они сожгли бы вас на кострах, как жгли гайдамак! Позор! Вечные проклятия на ваши головы….
Пан Янчевский ораторствовал, потрясая пистолетом, что больше всего и пугало Ольшевского, пока не повалился от усталости в кресло. Ольшевский, вытерев холодную испарину на лбу, начал умолять, чтобы пан дал ему хотя бы три дня сроку. За это время он обязательно заманит Кармалюка к себе в дом и даст пану знать. Янчевскому ничего другого не оставалось, как поверить.
Эта встреча двух сынов Речи Посполитой была 15 июня 1828 года. Ольшевский вернулся домой ни жив, ни мертв. Прошло уже две недели, как он виделся у Витвицкого с Кармалюком, а тот все не появлялся. От одной мысли, что Кармалюк мог узнать об измене, Ольшевского кидало в жар. Он хорошо знал, как сурово Кармалюк карал предателей, и проклинал тот день, когда взял деньги у исправника. Он начал подумывать о том, что нужно удрать и от исправника и от Кармалюка, пока еще не поздно. Но исправник, предупрежденный, видимо, Янчевским, послал к нему заседателя Хмелевского, уж несколько месяцев рыскавшего по этим местам с солдатами. Заседатель предупредил:
— Не вздумай только улизнуть к Кармалюку. Да, да, нам все известно. И если выйдешь хоть за околицу села, тебя схватят. Тогда не жди пощады…
И Ольшевский, устроив ловушку для Кармалюка, сам сидел в своей хате, как в камере тюрьмы. Он боялся выйти лишний раз во двор, опасаясь, как бы это не сочли за попытку к побегу. Ему казалось, что изо всех хат следят за ним расставленные Янчевским люди.
