16 июня Кармалюк, Добровольский и Сотничук, миновав все опасности, добрались до Кальной-Деражни. Здесь они планировали немного отдохнуть у Ольшевского и двинуться к Бару, где были основные силы загона. Оставив Добровольского и Сотничука в засаде, Кармалюк сам пошел к хате Ольшевского. Выждал немного, прислушиваясь, тихо постучал в окно. В то же мгновение увидел испуганное лицо Ольшевского. Он невольно по выработавшейся годами привычке к осторожности отступил от окна: вдруг, мол, засада. Ольшевский долго молчал, потом глухо, с трудом сдерживая дрожь в голосе, спросил:
— Хто? Хто там есть? — повторил он, немного выждав.
«Трус», — подумал Кармалюк и, шагнув к окну, спросил:
— Ты один в хате?
— О-о… Один…
— Выходи! — строго приказал Кармалюк.
— Сейчас, батьку… Сейчас… — дрожащим голосом бормотал Ольшевский, а сам думал: «Пропал, Узнал и пришел отомстить».
— Что ты там возишься? — нетерпеливо спросил Кармалюк, которому все более подозрительным казалось поведение Ольшевского. — В своей хате заблудился?
— Иду… Иду… — говорил Ольшевский, шаря по двери в поисках задвижки. Наконец открыл дверь, сказал с поклоном, пряча глаза от пристального взгляда Кармалюка: — Слава Исусу!
— Вовеки слава! — сдержанно отвечал Кармалюк.
— Вы, батьку, одни?
— Илько и Васыль тут.
— Так заходите, заходите. Я дни и ночи выглядываю да прислушиваюсь, — овладев с приступом страха, залебезил Ольшевский. — Думал, совсем не заглянете. А где ж Илько и Васыль?
— Под плотом.
— Проходите в хату, а я их позову.
— Я тут побуду, — усаживаясь на сруб колодца, сказал Кармалюк. — Свистни три раза, они и придут…
Ольшевский не знал, куда посадить гостей, чем потчевать. Поставил на стол водки; жена собрала закуску, и все сели ужинать. Сначала Устим внимательно присматривался к Ольшевскому, улавливая в его движениях, в тоне голоса, в бегающих глазках что-то, что рождало чувство настороженности. Но когда Ольшевский сказал, что ночевать поведет к отцу, так как у того будет безопаснее, Устим решил, что он боится одного: как бы их не поймали у него. Оттого и трясется, как осиновый лист.
— Вы пейте и закусывайте, а я до батька побегу, — сказал Ольшевский, вставая из-за стола. — Надо его предупредить…
— Недолго только там! — наказал Кармалюк. — Мы уже сколько ночей не спали, с ног валимся…
— Я мигам!..
— Батьку, — сказал Илько, когда ушел Ольшевский, — а не здаеться тоби, що вин якыйсь такый…
Кармалюк поморщился, махнул рукой.
— Трус! Та и все шляхтичи только на словах храбрые, а до дела дойдет — хуже баб. Я их добре знаю.
И всегда держу пистоли заряженными, когда с ними дело имею…
Когда Ольшевский сказал отцу, кого приведет к нему ночевать, тот испуганно замахал руками.
— Йезус-Мария, да ты с ума спятил!
— Отец, послушайте…
— И до хаты не подводи! Мало того, что сам из острога не выходишь, так и меня туда хочешь загнать. Да я сейчас же подниму гвалт…
— Да замолчите вы! — рассердился Антоний. — И поймите: коль скоро вы не возьмете их, то сделаете себя несчастным! Я обязался господину исправнику, что заманю Кармалюка к себе и дам ему знать. Поняли? Только глядите: это страшный секрет. Я сейчас приведу их к вам. Я тоже буду спать с ними, чтобы у них не было никакого подозрения. А вы пойдете к посессору Домбровскому и дадите ему знать…
— Йезус-Мария…
— Перестаньте ныть! Я еще не все сказал. Скажите посессору, что у Кармалюка есть ружье. И заряженное. Но я, когда они уснут, смажу салом пановку и курок, чтобы Кармалюк не мог выстрелить. Так что пусть не опасаются смертоубийства и смело подступают. Ну, я пошел за ними, а то Кармалюк уже и так что-то косо поглядывает на меня.
Как только все уснули, старик Ольшевский — а он лег в другой половине хаты, — взяв сапоги, прошмыгнул босиком через сени, обулся за углом сарая и огородами побежал к дому посессора Домбровского. Посессор уже спал, закрывшись на все замки, и к нему было не так-то легко достучаться. Наконец посессор, убедившись, что Игнатий Ольшевский один, открыл дверь.
— Пан Домбровский, у меня Кармалюк, — не успев переступить порог, выпалил Игнатий Ольшевский, — а с ним еще два разбойника!
— Так что же вы? — испуганно попятился от него посессор. — Так куда же вы? Так зачем же вы ко мне?
— Сын послал вас известить. Они спят у меня…
— А-а… А, вот что, — облегченно вздохнул посессор. — Так бегите к эконому Лесневичу. И скажите ему, чтобы немедленно прибыл ко мне. Неукоснительно! И от него идите домой, дабы ваша отлучка не подала поводу им к побегу…
Лесневич, узнав, в чем дело, помчался к Янчевскому. А тот поднял всю дворню на ноги. Погнал эконома с дворней в село собирать мужиков. Мужиков хватали, где кого попало, и в шею гнали к панскому двору. Когда было собрано человек около тридцати, Янчевский, не объясняя, куда их ведет и зачем, приказал:
— Всем следовать за мной!
Устим сквозь сон услышал стук топора, приподнялся, глянул в окно. Старик Ольшевский рубил возле сарая дрова. Заря только занималась. Рано поднялся. Боится или же решил на часах постоять, чтобы предупредить об опасности. Ишь, как озирается по сторонам! Ну и трусы эти Ольшевские! Противно смотреть, как они дрожат. По одному их перепугу все могут заметить, что тут что-то неладно. Нужно уходить отсюда.
Все эти мысли смутно мелькали в голове Устима, он не заметил, как опять уснул. Разбудил его странный топот вокруг хаты. Он настороженно приподнялся и в ту же минуту увидел: возле хаты полно народу. Отдаются шепотом какие-то команды. Что такое? Неужели облава? Не успел Кармалюк сообразить, что происходит, как в хату, осторожно приоткрыв дверь, — почему же она оказалась не запертой? — ввалился пан Янчевский. Устим схватил ружье, крикнул:
— Хлопцы, огню!
Сотничук и Добровольский, услышав этот боевой клич атамана, вмиг вскочили и ринулись на Янчевского. Кармалюк хотел разрядить в ненавистного врага ружье, но оно не выстрелило. Он глянул на курок и увидел, что пановка смазана салом. Понял: измена. В ту же минуту Антоний Ольшевский, шмыгнув за спину пана Янчевского, выскочил из хаты.
— Хлопцы, зрада! На смерть бый их!
Началась свалка. Храбрый Янчевский «кричал сильно на людей, чтобы прибыли рятовать его, но они с перепуга или по другой причине медленно спешили в горницу». А точнее сказать: «только один крестьянин поспешил на помощь». Но и тот «поспешил» так: ляхтичи Качковский и Малышевский схватили мужика этого и, награждая подзатыльниками, втолкнули в хату, откуда неслись отчаянные вопли деражянского Демосфена:
