— Гвалт!.. Рятуйте!..
Видя, что крестьян в хату не загонишь никакой силой, Качковский, Малышевский, Лесневич и Домбровский кинулись на помощь Янчевскому, За ними пошел еще кое-кто из дворни. Силы были неравные. Кармалюка и его товарищей, отчаянно сопротивлявшихся, смяли и связали веревками.
— Крепче! Крепче вяжите их! — кричал пан Янчевский, придерживая свою перебитую руку. — Эй, кто там! Веревок!
Когда Кармалюка, овитого веревками, вывели из хаты, он, оттолкнув плечом тащивших его, крикнул:
— Люды добри, що же вы стоите и дывытесь, як паны вяжуть нас? Вяжить их! Годи вам покирно тягты ярмо панщины! Годи вам буты панским скотом! Вяжить! Быйте их!
Мужики никогда не слышали, чтобы кто-то отваживался при панах говорить такое. Янчевский испуганно закричал:
— Быстрее на телегу его! И в кузницу! Заклепать в ножные и ручные кандалы! А нарочного послать к исправнику, пусть солдат сюда гонит. Да покрепче, покрепче к возу прикручивайте! Вот этой веревкой!
— Будьте ж свидками, люды добри, — продолжал Кармалюк. — Я выйду ще на волю! Я вбую ще оцых панив в червони чоботы!
— Да заткните ему глотку! — заорал Янчевский. — А вы что стоите, разинув рты? — накинулся он на мужиков. — Когда я на помощь звал, так вас не было, а сейчас все сошлись. Раз-зойдись!
— Бачите, люды добри, як ваш хоробрый пан перелякався! — крикнул Кармалюк. — Так вяжить же його!
— Гони! Гони к кузнице! — орал Янчевский.
— Гострить ножи и косы, — продолжал Кармалюк. — Я вернусь. Мене, як бачите, не удержалы ни тюрьмы, ни Сыбир! И не удержуть, доки буде бытыся мое сердце!
Пока кузнецы трудились над кандалами, Янчевский пытался допрашивать Кармалюка. Но он или совсем не отвечал на вопросы, или говорил такое, что Янчевский задыхался от бешенства. При обыске у Кармалюка не нашли ни гроша денег, и Янчевский, размахивая кулаками у него перед носом, требовал:
— Говори, гультяй, куда спрятал награбленное добро!
— Роздал тем, кого вы ограбили! И буду забирать у вас, и буду раздавать бедным людям! И если сегодня люди отказались меня вязать, то завтра они вас, собак, свяжут! Свяжут потому, что знают: Кармалюк хочет им добра! Мои хлопци не обидели и никогда не обидят ни одного бедного человека. А вам, собаки, будет то, что было другим панам! И я сто раз приду из Сибири, но изведу, выжгу вас всех! Так и передайте своим панам! Не добили вас Гонта да Железняк, так я добью!
— А, проклятый гайдамак! — в бессильной злобе орал Янчевский. — Хлоп! Быдло подлое! Да как ты смеешь грозить мне!
— А ты будто и не боишься? — с улыбкой спросил Кармалюк. — Но если ты такой храбрый, то зачем же в кандалы заковываешь меня? Зачем веревками опутал? Зачем стражей окружил? Зачем за решетку побыстрее хочешь упрятать? В Сибирь угнать? Да затем, что ты, собака, как огня боишься меня! Боишься потому, что знаешь: в лесах, в селах, на хуторах, в корчмах — всюду полно моих хлопцев! И они на смерть пойдут за мной! Они на смерть пойдут за волю!
— Да как ты смеешь, быдло, мне тыкать?
— Простите, ясновельможный пане, — с издевкой сказал Кармалюк. — Я совсем забыл, что еще не порол вас. Но не очень огорчайтесь: я выпорю вас! И получше, чем Опаловского, который, как слышал я, уже отдал богу душу…
От такой неслыханной дерзости Кармалюка деражнянский Демосфен лишился дара речи и, дабы не выставлять себя на общее посмеяние, счел за благо прекратить допрос. Кандалы были изготовлены только к вечеру. Янчевский сам осматривал кольца и цепи. Надежно ли сделаны? На одном кольце он нашел трещину и принялся бить им по голове кузнеца, вымещая на нем зло свое.
— Ты тоже, гультяй, из его шайки! — кричал он. — Да я тебя самого, пся крев, в кандалы прикажу заклепать! Я тебя самого в Сибирь погоню! Заново! Все заново сделать! И живо! А то специально весь день возитесь, подлые хлопы, чтобы дотянуть до ночи. Да если вы мне сейчас же не закончите, тут вот, в кузнице, прикажу запороть до смерти!
— Не запорете, ясновельможный пане, — с улыбкой заметил Кармалюк, наблюдая, как кузнецы надевают на него кандалы. — Не запорете потому, что вы ведь и кандалов делать не умеете. И если вот Никифор не захочет на меня кандалы делать, то где вы их возьмете? А придет время — и скоро придет! — он не меня, а тебя закует в железо! Всех вас закуем в железо! И на веки вечные!
Не выдержав, пан Янчевский кинулся к Устиму с кулаками.
— Отойди, ясновельможный пане! — спокойно, но с таким гневом сказал Кармалюк, что Янчевский попятился от него. — И подальше отступись. Кандалы не веревки. И если я их примерю к тебе, то боюсь, что они треснут, и придется опять все заново делать.
Наконец заковали всех троих. Из Летичева прибыло пятьдесят солдат под командой офицера, примчались исправник и заседатели суда. Мужиков Янчевский разогнал по домам, чтобы не слушали крамольных речей Кармалюка, пообещав, что все будут как соучастники представлены в суд за то, что не пришли на помощь, когда его били разбойники. Несмотря на то, что было пятьдесят солдат, офицер ночью не решился конвоировать Кармалюка в Летичев. А утром, чуть только рассвело, Кармалюка, Добровольского и Сотничука приковали цепями к телеге и только после того двинулись в путь. Все село вывалило из хат — хотя это было строго запрещено Янчевским — провожать Кармалюка. Кармалюк привстал на телеге, насколько позволяла цепь, поклонился народу, сказал:
— Спасыби, люди добри, що не сталы помогаты панам! А я в долгу перед вами не останусь! А покы що прощавайте и не помынайте лыхом. И не тужить: вам недовго доведеться ждаты мене!
Начались аресты и допросы. Кармалюк, верный своему правилу, никого не выдавал и признавал только то, что было уже неопровержимо доказано. Сотничук и Добровольский тоже твердили, что они случайно встретили человека, который назвался Кульчицким, но Кармалюк ли то был — не знают, ибо никогда его не видели. Встретились, мол, в лесу, зашли переночевать к Ольшевскому — вот и все дело. И если перед народом Кармалюк говорил, кто он, и призывал людей вязать панов, то судьям он не давал такого козыря в руки. Он опять повторял, что родился в Австрии, что был сослан в Сибирь по недоказанному обвинению и бежал оттуда. Он хорошо знал: одно дело — сказанное слово народу, а другое — записанное в протокол, который будет представлен суду. Тут он был предельно осторожен. Никакие угрозы, никакие увещевания священников давать показания «по самой справедливости» не могли заставить его говорить то, чего он не хотел сказать.
Из свидетелей тоже удавалось выколотить только то, от чего они никак не могли отказаться.
«1827 года июня 23 дня, призванные в присутствии члена Литинского земского суда крестьяне Кальной-Деражни спрашиваны были, почему при поимке Кармалюка и прочих с ним соучастников за первым знаком, данным помещиком Янчевским, тотчас не вскочили в избу…»
