Лауреаты Ленинского комсомола - Коллектив авторов

Что у меня на сердце —

Не пойму…

Как в смутный день —

Ни буря, ни затишье.

Так море

Мглой

Подернуто свинцовой,

Лишь пена волн шипит на берегу.

Я выхожу на улицу свою.

Смотрю в глаза,

Вступаю в разговоры…

Мне тяжело,

Когда замечу я

В чужой душе

Невежества осколки…

Они еще из прошлого летят,

Бесшумные

Осколки старой жизни, —

Передо мной оружие,

Оно

Тяжелого литья,

Старинной марки.

Порочно разве

Обличать порок?..

Я не могу смириться с тем,

Кто в мире

Невежество Невежеством назвать

Мешает мне

Воинственный невежда…

Позорно разве

Видеть весь позор

И в безобразье

Видеть безобразье?..

Я не могу смириться в мире

С тем,

Что подхалим

Лелеет подхалима…

Я в черном цвете

Вижу черный цвет

И радужных

Не вижу в нем

Оттенков.

О вы, кто ретуширует порок,

Пускай вам это кажется

Порочным!..

Что перед солнцем

Тьма не устоит,

Известно всем.

Но истины такие

Не подымают

На борьбу со злом,

Рождают в человеке

Равнодушье…

Есть много в мире

Званий и чинов,

Есть младшие

И старшие на свете,

Но в человеке,

Кем бы ни был он,

Я уважаю

Только человека.

Мы знаем все,

Что имя Человек

Звучит на свете гордо,

Но скрывают

За изреченьем этим

Иногда

Холодное

Пустое лицемерье.

Я за себя

Отвечу в мире

Сам.

Не думаю,

Что здесь

Порок гнездится.

Я целый мир

В своем вмещаю сердце,

Но за себя

Отвечу

Только сам.

Позвольте мне

В любом вопросе

Быть

Сторонником

Единственного мненья.

Не существует на земле

Две правды —

Одни у нас

И сердце

И язык.

Позвольте мне

Самим собою быть,

Позвольте слушать

Собственное сердце…

А жить на свете

Только для себя

Мне не позволит

Совесть коммуниста!

Край, горный край,

меня ты полюби,

ты не забудь веселого Наби.

Навек меня хандрить ты отучил,

навек от всех болезней излечил.

Когда-нибудь

совсем в другом краю

я песню о тебе еще спою.

В тебе осталась,

полная любви,

сама душа веселого Наби.

Молчание гранита и базальта

на Пер-Лашез

сильнее многих фраз.

Здесь на меня глядят глаза Бальзака

и тысячи других бессмертных глаз.

И предки дремлют здесь.

Их сон придавлен

столетьями, как крышкой гробовой…

А тихие предатели преданий

уже забыли ветер грозовой,

они жуют бифштексы и лангеты.

Жуют… Ну и пускай себе жуют!

Но мертвые — давно для них легенда —

для нас, живых, воюющих, живут!

Так говорите, камни, говорите

о тех, кто здесь расстрелян и зарыт,

о тех, чья кровь и нынче на граните,

как отблески пожарища, горит.

В молчании мы смотрим… Но внезапно

здесь нет, как не бывало, тишины,

и снова — здесь бои, и снова — залпы,

и снова — коммунары у стены.

Предвестники великого кануна,

в предчувствии святого торжества

они кричат:

«Да здравствует Коммуна!» —

простреленные пулями слова.

И — тишина…

Плюща живые своды,

и песни птиц вверху, в голубизне…

Но раны незажившие народа —

следы от пуль на каменной стене.

И ноют эти раны, не стихая,

как будто бы отравлен был свинец,

и все сильней болят.

Их боль святая

проходит через тысячи сердец.

И память наша на века сохранна,

как и сохранна эта боль земли…

И в сердце у меня есть тоже рана —

в Ахча-Куйме ту рану нанесли…

Под зноем, сокрушаюЩе палившим,

под ветром, гнавшим волны по песку,

как у стены на кладбище парижском,

стояли коммунары из Баку.

И так же утверждающе и юно,

в предчувствии святого торжества,

звучали там —

«Да здравствует Коммуна!» —

простреленные пулями слова.

И мне казалось, что, о них рыдавший,

поверивший в грядущее свое,

подняв с песка кровавую рубашку,

я в знамя