Приближаясь к первому кемперу[9], я злился на себя за то, что не могу идти быстрее.
К тому же я дважды заблудился на этой громадной заболоченной территории, и мне пришлось потратить драгоценное время на то, чтобы добраться до какого-нибудь места повыше и сориентироваться.
Видно, просто это был не мой день. Я не понимал, почему я такой уставший и раздраженный, когда мне следует быть энергичным и спокойным. Меня охватила растерянность, я не знал, как прекратить это отставание, и с каждой минутой все больше выбивался из графика.
У второго кемпера я выбрал неверное направление, и это опять стоило мне времени – времени, которое мне и так нельзя было терять.
Ошибка состояла в том, что я выбрал дорогу в обход горы, а не через нее. Такое решение я принял в минуту слабости, потому что слишком устал и надеялся сэкономить силы, – и оно оказалось катастрофическим.
В любом случае круговая дорога, хоть и проходила по более ровному месту, была более длинной и утомила меня еще больше. Осторожность не всегда идет на пользу. Порой лучше просто идти приступом на эти горы.
Когда я добрался до следующей контрольной точки, офицер заставил меня долго отжиматься на вязкой почве, не снимая рюкзака, в наказание за то, что последние триста ярдов я шел по тропе, а не по болоту.
Неожиданное наказание задержало меня на целых пятнадцать минут, так что теперь я уже намного отставал от графика.
Наконец он меня отпустил, но велел перейти вброд глубокий, по пояс, ручей с очень быстрым течением, запретив воспользоваться мостками. Он сделал это нарочно, чтобы я разозлился.
Теперь с меня буквально текла вода, и я едва стоял на ногах. Кое-как я преодолел около сотни ярдов, чтобы скрыться из вида, а потом рухнул на землю. Я хотел немного отдохнуть и прийти в себя. Меня трясло как в лихорадке.
Но офицер следил за мной и приказал мне вернуться:
– Что, парень, хочешь сойти с дистанции?
Он не угрожал мне, просто говорил честно и откровенно. Он же видел, что я совсем раскис.
– Нет, сэр.
И я, пошатываясь, повернулся и побрел дальше.
– Тогда давай вкалывай, наверстывай время!
Мне ужасно хотелось, чтобы решение выйти из игры за меня принял кто-то другой. Я почти надеялся, что он снова окликнет меня и снимет с дистанции. Но он этого не сделал. Решение уйти должен принять ты сам.
Но что-то заставляло меня не останавливаться, идти дальше.
Я понимал, что отказ от борьбы не дает ничего хорошего, что после окончания тяжелой работы будет много времени для отдыха. Но все это легче сказать, чем сделать, когда ты весь разбит и шатаешься на ходу.
Следующий подъем по болотистому, утыканному кочками бесконечному склону горы я никогда не забуду. Я был совершенно измотан. Кое-как мне удавалось сделать пару шагов, а потом я падал на колени под тяжестью рюкзака. У меня началось головокружение и сильная слабость, как во время тяжелой болезни, когда ты пытаешься встать с постели.
Я то и дело спотыкался и падал.
На вершине мне стало легче, правда, совсем немного. Я отчаянно подстегивал себя, стараясь наверстать время.
Наконец я увидел наши грузовики, стоявшие на площадке около моста у подножия горы.
Я бегом спустился к мосту и отметился на контрольном пункте.
Увидев остальных рекрутов, собравшихся в кружок под деревьями недалеко от входа на мост, я понял, что опоздал.
Над индивидуальными спиртовками поднимались дымки, рекруты готовили себе сладкий чай. Я представлял себе, как ребята молча возятся под своим навесом, стараются восполнить недостаток воды в организме и разобрать снаряжение перед ночным маршем.
Офицеры ничего не сказали, просто отправили меня к остальным ждать дальнейших приказаний.
Когда наступили сумерки, нас выстроили в шеренгу.
И снова объявили:
– Итак, следующие рекруты отстраняются от участия в ночном марше. Они не прошли сегодняшний экзамен.
Я стоял и ждал. Были названы четыре фамилии. Затем офицер взглянул на меня – холодно, бесстрастно.
– И Гриллс.
После меня было объявлено еще несколько фамилий, но я уже ничего не слышал.
Я проиграл, потому что не уложился в норматив. Не сказав ни слова в утешение, офицеры велели отчисленным идти в лес и дожидаться рассвета.
В жизни я не испытывал столь глубокого и безысходного отчаяния. Все, ради чего я работал, пошло прахом. Просто пропало. Весь этот пот, труд и страдания – все черту под хвост. Крах. Неудача. Катастрофа.
В сумерках я сидел на своем вещмешке рядом с остальными неудачниками и не мог удержать слез: они так и катились по щекам. Мне было все равно, что меня видят плачущим.
Никогда я не работал так упорно, никогда я так не выкладывался, и все напрасно! Сквозь слезы я видел вдали, на горизонте, силуэты Тракера и немногих оставшихся ребят, отправившихся в ночной марш.
Перед этим Тракер сочувственно обнял меня за плечи. Он сильно расстроился из-за меня, но что он мог сказать или сделать!
В ту ночь я лежал в лесу, и на душе у меня было тяжело и одиноко. Я залез под свой навес, прячась от сильного дождя. Но больше всего мне хотелось быть там – под этим дождем, в горах, – и упорно идти к своей цели. Выдержать испытания. Не оказаться среди тех, кто проиграл.
Никогда не думал, что, хотя тебе тепло и сухо, можно чувствовать себя таким несчастным и подавленным. Большую часть жизни я жил без каких-либо забот. Мне никогда не приходилось добиваться хлеба или крова тяжелым трудом. Я рос с добрыми, любящими родителями, никогда не голодал, всегда был в тепле и не ощущал недостатка в одежде.
Однако мне было как-то неловко пользоваться всеми этими благами, меня терзало чувство неосознанной вины. Мне хотелось работать, усердно и серьезно, хотелось доказать, что я достоин всех благ, что у меня есть.
Если бы у меня был волевой характер и стойкость! Но мой провал служил ярким доказательством, что у меня не было ни того ни другого. И сознавать это было тяжело и очень больно.
Следующие несколько недель проходили в ужасных страданиях.
До сих пор я понятия не имел, что такое душевные муки.
Я страшно переживал, что сам себя предал, что четыре месяца упорного и тяжелого труда пошли впустую, коту под хвост!
Короче, я пребывал в глубокой депрессии, чувствовал себя жалким ничтожеством.
Единственный просвет в этом унынии забрезжил, когда мой батальон предложил мне сделать еще одну попытку, если у меня есть желание.
Это означало проделать все снова, с самого начала. При одной этой мысли меня охватил настоящий ужас.
С другой стороны… в САС не принято давать кандидатам повторной попытки, если в них не видят необходимых волевых качеств, серьезного отношения к делу и не считают их способными пройти отбор! Во всяком случае, это уже был проблеск надежды.
