В апреле 1797 года Его Величество назначил Аракчеева на должность генерал-квартирмейстера. Вместе с небольшой группой штабных офицеров, называвшихся «Свитой по квартирмейстерской части», Алексей Андреевич призван был выполнять функции распущенного Павлом Генерального штаба. Однако к исполнению этой должности он смог приступить лишь в августе. В мае-июне генерал Аракчеев инспектировал по поручению императора полки и крепости, находившиеся в Белоруссии и Прибалтике, а в июле был со своими преображенцами на маневрах.
К моменту назначения Аракчеева генерал-квартирмейстером в его свите состояло 37 офицеров. К концу 1797 года он довел ее численность до 66 человек, отобрав для работы по квартирмейстерской части наиболее способных офицеров прежнего Генерального штаба. О том, что конкретно сделал Аракчеев в этой своей должности, мало сохранилось сведений. По некоторым документам можно заключить, что, ознакомившись с состоянием приграничных крепостей, он принял меры к их совершенствованию. Постарался назначить туда новых офицеров, как правило, с инженерным образованием, талантливых и опытных.
Что же касается воспоминаний современников, то до нас дошел, по-видимому, лишь рассказ графа Толля, состоявшего при Аракчееве в его свите по квартирмейстерской части, да и то не в собственных его словах, а в переложении другого лица. Рассказ этот повествует исключительно о том, как Аракчеев относился к своим подчиненным. Судя по нему, Алексей Андреевич не изменял своему характеру и в должности генерал-квартирмейстера. Первое, что он сделал, это запряг всех свитских офицеров в постоянную изнурительную работу, мало оставлявшую им свободного времени и сил. В семь часов утра все офицеры должны были являться на службу в Зимний дворец, в комнаты, выделенные им их начальником из собственных покоев. Не разгибаясь и не вставая из-за столов, они просиживали до 12 часов дня за копированием планов, чертежей, составлением ведомостей и инструкций. В полдень Аракчеев отпускал их по домам на два часа отобедать и отдохнуть. В 14.00 офицеры вновь были на рабочих местах и продолжали работать до семи часов вечера.
По рассказу Толля, многие из документов, изготавливавшихся квартирмейстерской свитой, были никому не нужными, тем не менее Аракчеев требовал, чтобы они составлялись в высшей степени аккуратно. А бывало и так, что никакой работы не имелось, но офицеры все равно должны были приходить в Зимний дворец и сидеть за столами. Аракчеев, пользуясь тем, что проживал рядом, по два-три раза на дню забегал в комнаты, где располагалась свита по квартирмейстерской части, и всякий раз обнаруживал в работе своих подчиненных какую-нибудь неисправность и находил обидные слова в их адрес.
Императору Павлу петербургская ретивость Аракчеева поначалу нравилась так же, как и прежняя, гатчинская. Фамилия «Аракчеев» постоянно мелькала в Павловых высочайших приказах в связи с различного рода наградами и поощрениями. Так, в приказе от 23 января 1797 года читаем: «Его императорское величество объявляет свое удовольствие за сегодняшнее учение Преображенского полка гренадерскому батальону генерал-майора Аракчеева и ему, генерал-майору Аракчееву спасибо». 24 июля 1797 года: «Его императорское величество объявляет свое удовольствие лейб-гвардии Преображенского полку генерал-майора барона Аракчеева гренадерскому батальону за сегодняшнее ученье и генерал-майору барону Аракчееву, штаб- и обер-офицерам объявляется похвала, а нижним чинам жалует по рублю и по два фунта говядины на человека».
До тех пор пока служебное рвение Аракчеева навлекало неудовольствие только на него самого, Павел полностью одобрял все его действия и не вмешивался в них. Когда же это неудовольствие шло выше Аракчеева и доходило до персоны Его Величества, отношение Павла к своему любимцу менялось. Следы таких перемен сохранились в ряде документов.
10 августа 1797 года командир батальона преображенцев генерал-майор Аракчеев был назначен командовать лейб-гвардии Преображенским полком. Это повышение в должности поставило его в довольно затруднительное положение. В письме к великому князю Александру, написанном на следующий день, 11 августа, Алексей Андреевич не скрывал своей досады: «Батюшка ваше императорское высочество! Видно мое такое счастие, что мне определенно во всю жизнь мучиться, но не знаю, будет ли моих сил, чтоб что-нибудь с оным полком сделать, а я думаю, что он сделает, что я скоро умру. Войдите в мое положение; как мне можно будет взыскивать, ибо у меня три генерал-майора в команде и я такой же, то может ли тут быть хорошая субординация. То и от меня, ваше императорское высочество, изволите получить скоро просьбу об увольнении». Опасения Аракчеева были не напрасны. Едва он принялся переустраивать жизнь Преображенского полка в соответствии с собственными представлениями о воинской дисциплине и в обычной своей манере, то есть с бранью, угрозами и наказаниями, как в батальонах, состоявших под командой генерал-майоров, началось брожение. Их офицеры, не стесняясь, громогласно и повсюду стали выражать свое возмущение новым командиром полка. Павел в августе терпел, но в сентябре решил вмешаться. «Сведал я, — писал он Аракчееву, — что офицеры ваши разглашают везде, что они не могут ни в чем угодить, забывая, что если бы они делали, что других полков делают, то бы они равно им угождали; то извольте им сказать, что легкой способ сие кончить, отступиться мне от них и их кинуть, предоставя им всегда таковыми оставаться, каковы мерзки они прежде были, что я и исполню, а буду заниматься и без них обороною государственною». Не удовлетворившись данными увещеваниями, Павел, пребывавший в это время в Гатчине, приказал Аракчееву прислать для лучшего разъяснения дела одного из Преображенских офицеров: «Гренадерского батальона полковнику Ланскому быть сюда». Алексей Андреевич, почувствовав, что государь император им недоволен, расстроился вконец и от расстройства дал промашку — вместо одного полковника выслал в Гатчину еще и его батальон. Павел раздражился еще больше. «С крайним удивлением увидел я, что вы, видно, не прочли моей руки, — выговаривал он Аракчееву в своей записке, — я писал прислать полковника Ланского, гренадерского батальона, а отнюдь не о батальоне, ибо его и поставить негде. Оной же батальон к вам возвращаю».
Всякий случай, когда Павел выражал свое неудовольствие им, Алексей Андреевич переживал как большое несчастье. Огорчение его доходило до отчаяния, но при всем том — удивительно! — поведения своего он не менял.
Павел очень благоволил к Ивану Павловичу Кутайсову. Турок по происхождению, он ребенком был захвачен во время Русско-турецкой войны в плен и увезен в Петербург ко двору императрицы Екатерины II. Та подарила его сыну. Когда мальчик-турчонок подрос, цесаревич отправил его за границу учиться на цирюльника и фельдшера одновременно. По возвращении же назначил его своим камердинером. Взойдя на престол, Павел оставил Кутайсова при себе, но сделал его графом. Влияние камердинера-графа на государственные дела было немалым. Многие знатные особы заискивали пред ним. Аракчеев же, хорошо знавший, сколь велики доверие и благорасположение Павла к Кутайсову, продолжал вести себя с ним как с камердинером, а не с графом. Павел грубое обращение Аракчеева с Кутайсовым явно не одобрял и неоднократно просил его относиться к турку-камердинеру уважительнее, да только напрасно тратил слова — Алексей Андреевич был непреклонен[91].
