Диккенс не обошелся совсем без «хеппи-энда»: Свивеллер, как Пигмалион, слепил из служаночки настоящую маркизу и женился на ней, Кит тоже женился; автор наказал злых адвокатов и, разумеется, главного злодея:
«Вода шумела, заливала ему уши, и все же он услышал стук в ворота, услышал громкий окрик, узнал, чей это голос. Он бил руками и ногами, но это не помешало ему сообразить, что те люди тоже плутают в темноте и теперь снова вернулись к воротам, что он тонет чуть ли не у них на виду, что они совсем близко, а спасти его не смогут, так как он сам преградил им путь сюда. Он ответил на окрик, ответил отчаянным воплем, и бесчисленные огни, от которых у него зарябило в глазах, заплясали, словно на них налетел ветер. Но все было тщетно. Набежавшая волна обрушилась на него и стремительно повлекла за собой.
Судорожным рывком всего тела он снова вынырнул из воды и, поведя по сторонам дико сверкающими глазами, увидел какую-то черную громадину, мимо которой его несло. Корпус судна! И так близко, что этой гладкой, скользкой поверхности можно коснуться пальцами! Теперь только крикнуть… Но он не успел издать ни звука, волна залила его с головой…»
Здесь тончайшая линия, отделяющая от злорадства, не нарушена, потому что Диккенс впервые заглянул в Квилпа «изнутри» — «так близко, что этой гладкой, скользкой поверхности можно коснуться пальцами! Теперь только крикнуть…» — и страшная игрушка в предсмертный миг обратилась в человека.
17 января 1841 года Диккенс закончил «Лавку древностей», страдая простудой и лицевой невралгией; к началу февраля почувствовал себя лучше и 6-го давал праздничный обед в «Атенеуме». В этот день из печати вышел последний выпуск романа. Американские читатели еще несколько дней штурмовали пирсы нью-йоркской гавани, допытываясь у прибывших из Англии, жива ли Нелл. Такой ажиотаж, как замечают современные критики, повторился лишь с последним томом «Гарри Поттера». 23 февраля Диккенс получил из Америки письмо: коллега, Вашингтон Ирвинг, хвалил «Лавку древностей» и приглашал приехать. Дома критики роман поругивали — нет, не за неправдоподобную и изначально безжизненную девочку, а опять за то, что автор «играет на чувствах», когда пишет о бедняках, опасно подталкивая народ к взрыву.
«А какая страшная была здесь ночь! Ночь, когда дым превращался в пламя, когда каждая труба полыхала огнем, а проемы дверей, зияющие весь день чернотой, озарялись багровым светом, и в их пышущей жаром пасти метались призраки, сиплыми голосами перекликавшиеся друг с другом. Ночь, когда темнота удесятеряла грохот машин, когда люди около них казались еще страшнее, еще одержимее; когда толпы безработных маршировали по дорогам или при свете факелов теснились вокруг своих главарей, а те вели суровый рассказ о всех несправедливостях, причиненных трудовому народу, и исторгали из уст своих слушателей яростные крики и угрозы; когда доведенные до отчаяния люди, вооружившись палашами и горящими головешками и не внимая слезам и мольбам женщин, старавшихся удержать их, шли на месть и разрушение, неся гибель прежде всего самим себе…»
Критик Стивенс: «Такие романы влияют на политические убеждения молодых, невежественных и неопытных… Они порождают поспешные обобщения и ложные выводы».
Наконец-то Диккенс взялся за исторический роман «Барнеби Радж», но опять не шло. Форстеру, 29 января: «…сидел и думал весь день; ни единой строчки…» Томасу Миттону, 30 января: «Крайне сложно думать о Барнеби после „Лавки“…» И все же как-то думал. У него жил в ту пору ручной говорящий ворон — а что, если… Каттермолу, 28 января: «Я хочу знать, чувствуете ли Вы воронов вообще и понравится ли Вам, в частности, ворон Барнеби? Так как Барнеби — идиот, я задумал выпускать его только в обществе ворона, который неизмеримо мудрее его. С этой целью я изучал свою птицу и думаю, что мне удастся из нее сделать весьма любопытный персонаж».
1 февраля у Диккенсов родился четвертый ребенок, мальчик Уолтер Сэведж Лэндор (в честь знакомого поэта; отец любил называть детей в честь своих знакомых). Диккенсу было не до радости: он отчаянно пытался устроить куда-нибудь на службу брата Альфреда, тот хотел в министерство финансов, но там заправляли сплошные тори, а он мог поступиться принципами: «Мне совершенно невозможно просить тори о чем бы то ни было. Они-то, наверное, обрадовались бы, если бы я к ним обратился; но мне слишком дороги честь, принципы и правда, чтобы я стал просить о каком-то содействии тех людей, политику которых я презираю и ненавижу. Это связало бы мне руки, заткнуло бы рот, лишило бы мое перо честности, и я чувствовал бы себя опутанным самыми недостойными путами». Джон Диккенс опять наделал долгов, и пришлось размещать в газетах объявление о том, что сын не отвечает за выписанные на его имя векселя…
Англия как раз недавно захватила Новую Зеландию, была еще Австралия, многие британцы в поисках лучшей жизни эмигрировали, Диккенс уговаривал отца уехать, в обмен предлагая выплачивать матери дополнительную пенсию и содержать брата Огастеса, но тот отказался. 13 февраля в «Часах мистера Хамфри» появился первый выпуск «Барнеби Раджа» — не нравилось даже Форстеру, а рецензент Смит написал, что «гений за три года выдохся». А между тем роман, на наш взгляд, интереснее «Лавки древностей», хотя и написан похуже — нет «атмосферы», которая придает текстам и цельность, и волшебное обаяние.
В XVI веке король Генрих VIII учредил независимую от Рима англиканскую церковь, его дочь Елизавета I лишила католиков многих гражданских и политических прав. Но в 1778 году Британии не хватало войск для войны с США — католиков освободили от религиозной клятвы при вступлении в армию и дали еще некоторые послабления. Президент Ассоциации протестантов, психически нездоровый романтик лорд Джордж Гордон требовал отменить новый закон: он уверял, что солдаты-католики перейдут на сторону врага и вообще им только дай волю — восстановят абсолютную монархию и инквизицию. Король Георг III к нему не прислушался, и Гордон — его популярность современные историки объясняют враждебностью безработных к ирландским иммигрантам, отнимающим рабочие места, — поднял в Лондоне мятеж, который был жестоко подавлен. История была тесно связана с современностью: в 1829 году католики получили право занимать государственные должности и быть избранными в парламент, многих это раздражало. Правда, с тех пор как Диккенс задумал роман, прошло пять лет и все уже давно успокоились. Но не менять же теперь тему.
В «Барнеби Радже», как считается, Диккенс подражал уже не Филдингу и Смоллетту с их «романами-странствиями», а Вальтеру Скотту: сперва «панорама» Англии, затем переход к основному действию. Но он был не Скоттом, а собой, и написал массу сюжетных линий в своем собственном духе — не будем пересказывать, почитайте: загадочная детективная история с убийством, деспотичные отцы, не позволяющие детям жениться, уйма всевозможных персонажей (такого их количества на печатный лист Скотт не допускал); все это имеет к основному сюжету очень опосредованное отношение и легко может быть выброшенным (или составить отдельный роман). Главные тут все-таки мятежники — если у читателя достанет терпения до них добраться.
