С одной стороны, Лев Николаевич хотел изменить государство, общественный порядок, и его книги, получается, способствовали распространению социалистических идей, которые впоследствии перевернут политический строй, с другой – он был против революции в том виде, в котором она произойдет, он жаждал революции в умах, сердцах и душах, без насилия и зла.
Идем дальше. В 1903 году в Ясной Поляне проходит сверка описи архива Л. Н. Толстого, хранящегося у Черткова, с рукописями, находящимися в имении. И в апреле того же года Чертков отправляет Толстому длинное письмо, где просит письменного заявления на право использования копий его писем, ссылаясь на необходимость «обобществления мыслей» писателя. В конце концов Толстой соглашается. Спустя время возникает отлаженная система тотального контроля за творчеством Льва Николаевича, да и за его жизнью тоже.
Случалось, что письма Толстого к кому-либо (например, французу П. Сабатье от 7 ноября 1906 года) печатались без ведома В. Черткова, что сильно возмущало последнего. Показательный случай описала Александра Львовна Толстая: один из поклонников Толстого, Буланже (кстати, он отзывался о Черткове положительно), предложил издавать журнал «Утро» и нашел для этого необходимую сумму. В связи с этим Лев Толстой получил от Черткова достаточно резкую отповедь, обвинения Толстого в измене, носящей характер «душевной проституции». Владимиру Григорьевичу не нужен опасный конкурент. Как рассказывает В. Ф. Булгаков (секретарь Л. Н. Толстого), конфликтов у Черткова с другими издателями было предостаточно, он обрушивался на них «всей тяжестью своего характера» и использовал не всегда порядочные методы. Как, например, в случае с Дж. Кенворти, которого Чертков представил перед Львом Николаевичем душевнобольным человеком. Джон Кенворти – публицист, издатель и переводчик сочинений Л. Н. Толстого. Дабы избежать «конкуренции», Чертков написал Толстому, что Кенворти нельзя принимать всерьез, потому что он сумасшедший, и лучше держаться от него подальше.
Есть выдержка из рапорта министру внутренних дел от 1 февраля 1909 года, в коей приводится информация, полученная от некоторых членов семьи, что Лев Толстой «сам тяготится влиянием Черткова на него, но не может по недостатку в этом отношении твердости и характера избавиться от этого влияния, причем многие основные взгляды Черткова, как слишком резкие, не разделяются Графом Толстым; в миросозерцании его за последнее время, по-видимому, наступает поворот в сторону смягчения его учения…». Можно привести здесь и письмо Андрея Львовича Толстого (сына Л. Н. Толстого) Т. Л. Сухотиной (дочери Л. Н. Толстого) от 29 июля 1910 года: «Относительно ненависти к Черткову, то ты достаточно хорошо знаешь мое отношение к этому подлецу, и скрывать свое отношение к нему я не буду ни перед отцом, ни перед матерью, ни перед ним самим… Отец первый обожает Черткова и этим ненавидит сыновей. Где его пресловутая, проповедуемая им доброта и отношение к людям? Ведь никто, как он, сделал, что большинство сыновей его стали его ненавидеть и почти презирать». Но вряд ли все написанное объективно. Семья разделилась на два лагеря. Можно понять тех членов семьи, кто не хочет влияния чужого человека и лишения части имущества – доходов от публикаций, когда речь идет об огромном литературном наследии.
В своих воспоминаниях Александра Андреевна Толстая (двоюродная тетка Льва Николаевича) отмечала, что, когда Толстой ознакомил ее с письмами Черткова и его жены, она испытала неприятное чувство. «В этих просьбах о наставлении и сетованиях было столько деланого, неестественного, что мне поистине стало тошно». А в противовес слова самого Льва Николаевича: «Если бы Черткова не было, его надо было бы выдумать. Для меня, для моего счастья».
В 1922 году В. Г. Чертков пишет в своей книге, что «окончательное содержание завещания было выработано без моего участия и в моем отсутствии…» И в доказательство приводит воспоминания своего сотрудника Ф. А. Страхова, который сообщает, как он узнал о решении Толстого. Лев Николаевич увел его и младшую дочь в кабинет и объявил: «Я хочу быть plus royaliste que le roi. Я хочу, Саша, отдать тебе одной всё, понимаешь?» Они были поражены. То есть никто не был в курсе намерений Льва Николаевича. Далее в этих же воспоминаниях Страхов продолжает: «Думаю, под словом ”roi” Лев Николаевич подразумевал того самого Владимира Григорьевича Черткова, которому он поручил составить совместно с адвокатом Н. К. Муравьевым текст своего завещания…» По крайней мере, Толстому сложно дались эти действия: «Но тяжело, что не сказал, что все это очень тяжело и лучше неделание».
В декабре 1909 года В. Г. Чертков печатает в газетах письмо, в котором указывает себя в «качестве уполномоченного Л. Н. Толстого по делу проведения в печать его впервые появляющихся писаний», и принимает конкретные меры для получения «систематической информации о событиях в Ясной Поляне». Кто-то из исследователей считает, что за этими словами – слежка за обитателями имения, а кто-то думает наоборот. М. В. Муратов пишет, что подобными мерами Владимир Григорьевич стремился «облегчить Толстому самый процесс его работы, начиная с приглашения секретаря, а затем и переписчика, которые живут в Телятинках, ежедневно бывая в Ясной Поляне…»
Душан Петрович Маковицкий, семейный доктор, приехал в Ясную Поляну в 1904 году и находился со Львом Николаевичем до самой его смерти. Он тоже вел дневник, вел его своим способом, записывая буквально все за Толстым, не разделяя на важное и неважное. Так вот, жена Черткова упрекала Маковицкого, что он «ужасно недоброжелательно и несправедливо» говорит о Черткове, и «настоятельно» просила, чтобы «оскорбительные» записи «были уничтожены». Также она просила Н. Н. Гусева помочь ей уговорить Маковицкого убрать те места, даже если записи были «точны». Выполнил Маковицкий данную просьбу или не стал, неизвестно.
Еще немного крайне различных высказываний. «“Непорядочный” друг, оказавший “неумное” влияние», – так отзывался о Черткове сын Толстого, Лев Львович. А сам Лев Николаевич отмечал, что «Бог дал мне высшее счастье, – он дал мне такого друга, как Чертков».
Павел Александрович Буланже пишет: «дружба Л. Н. и Черткова была дружбой двух людей, стремившихся к одному идеалу, чутко прислушивавшихся один к другому, глубоко уважавших духовную работу другого и, разумеется, ввиду этого не считавших возможным вмешиваться в жизнь и поступки один другого. Это так понятно. Дико говорить о том, чтобы Чертков мог вмешиваться и влиять на жизнь Толстого; это было бы не только умалением величия памяти Толстого, но и совершенно базарным, грубым отношением к 30-летней дружбе этих двух людей, молитвенно стремившихся к Богу».
Он отмечает, как преданно Чертков служил Л. Н. Толстому и его писательскому гению. «Сочинения его (Л. Н. – Прим. автора) последнего периода часто подхватывались людьми, желавшими первыми перевести их на иностранные языки. Люди эти, торопясь сделать перевод, делали его крайне несовершенно, часто совершенно искажали смысл писаний Л. Н. и передавали произведения его иностранцам в превратном виде. Чертков, с присущей ему энергией и настойчивостью, берется за то, чтобы наладить и это дело… Здесь не место подробно распространяться о значении того, что сделал В. Г. Чертков в деле народной литературы; достаточно указать на то, что теперь в России есть народная литература, что народ наш знает своих великих писателей и художников».
А, например, И. А. Бунин говорит: «А Черткова она (С. А. Толстая – Прим. автора) называла “идолом”. Я видел его всего раз или два и не решался судить точно, что он был за человек. Но впечатление от него у меня осталось такое, что лучше и не скажешь: “Идол”».
Интересные моменты в своем интервью приводит Павел Басинский, автор не одной книги о Толстом. «В 1883 году Чертков не просто приходит к Толстому, но отдается ему полностью, готов служить всю жизнь. Он не теневая фигура. Именно Чертков распространял идеи Толстого за границей… Благодаря ему идеи Толстого так широко распространились по всему миру». И он же отмечает, что «несмотря на свое “толстовство”, тот до конца дней не избавился от аристократических привычек. Его особняк в Англии периода вынужденной эмиграции далеко превосходил по размерам и комфорту дом учителя в Ясной Поляне. И его дом в Телятинках близ усадьбы Толстых был и лучше, и капитальнее дома Толстого. Даже после революции на похороны Сергея Есенина, последней женой которого была внучка Толстого, Чертков явился со слугой». У Басинского есть еще один наглядный пример созависимых отношений Чертков – Толстой. Когда у В.Г. родилась дочь, он просит Льва Николаевича найти ей кормилицу. И несмотря на то, что Лев Толстой всегда был против подобных вещей, он кидается помочь. Скоро и у Толстого родится сын Ванечка, а у Софьи Андреевны начнутся проблемы со здоровьем, но Толстой проигнорирует эту ситуацию. Своих детей Софья Андреевна кормила сама.
