Об уходе Толстого из дома Александрой Львовной в известность был сразу поставлен Чертков. Из его ответного письма Александре: «Не сомневаюсь в том, что сделал он это теперь не “для себя”, а потому что по совести убедился в том, что это был единственный праведный для него исход. А потому уверен, что это будет лучше всего для всех, в том числе и прежде всего для несчастной Софьи Андреевны. И по той же причине, чтобы ни случилось, как будто вызванное этим его поступком, хотя бы, по-видимому, и самое нежелательное, – все будет к лучшему. Побуждение его было хорошее. Он достаточно долго откладывал, боясь совершить этот шаг не по самому лучшему побуждению, для того чтобы мы могли быть уверены, что ушел он теперь под влиянием самого чистого от эгоизма, неотразимого побуждения».
Направились беглецы к железнодорожной станции Щёкино. Лев Николаевич спросил у Д. П. Маковицкого: «Куда бы подальше уехать? Я предложил в Бессарабию, к московскому рабочему Гусарову, который там живет с семьей на земле… “Только туда долго ехать, – прибавил я, – не из-за расстояния, а из-за медленного хода поезда и сообщения”. Л. Н. ничего не ответил. Гусарова и его семью хорошо знает и любит». Погода стояла холодная, и Лев Николаевич сильно замерз, да еще на станции пришлось ждать полтора часа. Купили билеты в сторону Горбачево. Толстой нервничал, опасаясь погони. Наконец паровоз пришел. Куда ехать, где остановиться, было не совсем понятно. Но сначала Толстой хотел заехать в монастырь Шамординский Калужской губернии, чтобы увидеться с сестрой Марией, некоторое время побыть там. Лев Николаевич находился в отдельном вагоне второго класса и смог немного отдохнуть, но выглядел он утомленным, так как сказалась поездка до станции и последние месяцы проживания дома в обстановке нервной напряженности.
Добрались до Горбачева. На Козельск ехали с пересадкой в вагоне третьего класса в товарном поезде, наполненном до предела людьми, большинство из которых курили прямо в вагоне. Льву Николаевичу было тяжело дышать в такой обстановке, и он разгоряченный вышел из вагона на открытую площадку, где пробыл «три четверти часа (роковых три четверти часа)» на холодном ветру. Душан Петрович настоял на том, чтобы Толстой вернулся в вагон. Вместо отдыха Лев Толстой в силу тесноты помещения четыре часа то сидел, то стоял и беседовал с людьми, которые его узнавали. В результате «публика с обоих концов вагона подошла к среднему отделению, обступила и очень внимательно и тихо прислушивалась. Были крестьяне, мещане, рабочие, интеллигенты, два еврея, одна гимназистка… записывала разговор, потом сама в него вступила в защиту науки, возражая Л. Н-чу. Л. Н. горячился». Поезд ехал долго, и до Козельска они добрались к пяти вечера 28 числа.
На пролетке добрались до Оптиной пустыни и решили переночевать. Из письма Льва Николаевича дочери Александре: «Переночуем (в Оптиной пустыни. – В. Р.) и завтра поедем, если будем живы, в Шамордино. Стараюсь быть спокойным и должен признаться, что испытываю то же беспокойство, какое и всегда, ожидая всего тяжелого, но не испытываю того стыда, той неловкости, той несвободы, которую испытывал всегда дома». Толстой не ложился спать, а что-то долго писал в дневнике. Он был измученный, уставший, но довольный, что наконец исполнил задуманное.
А в это время в Ясной Поляне был полный хаос. Утром, проснувшись, Софья Андреевна не обнаружила мужа, а дочь передала ей письмо отца. Нервы Софьи Толстой не выдержали, и, не дочитав письмо, она выскочила из дома к пруду, намереваясь покончить жизнь самоубийством. Она упала в воду, но ее успели вытащить. Но она не могла сдержать своих эмоций, билась в истерике, колола себя ножницами, била в грудь молотком. Со слов Александры Львовны: «…весь этот ужасный кошмарный день у меня было двойное чувство. С одной стороны, мне все казалось, что горе матери очень преувеличено, что она ничего не сделает с собой, и только хочет напугать нас, чтобы мы дали знать отцу, а с другой стороны, было сомнение, не может ли она действительно сделать что-нибудь с собой, и тогда ярко и настойчиво вставала мысль об отце, об его отчаянии в случае, если он узнает, что с ней могло что-нибудь случиться».
Софья Андреевна просила узнать, в какую сторону взял билеты Лев Николаевич, чтобы суметь поехать за ним. Лакей «Ваня, вернувшись из Ясенок, сообщил, что на поезд № 9 в кассе было выдано четыре билета: два второго класса до станции Благодатное (откуда идет дорога в Кочеты к Сухотиным) и два третьего класса до станции Горбачево (где нужно пересаживаться, чтобы ехать в Шамордино к М. Н. Толстой). Сведения были достаточно неопределенны: Лев Николаевич мог поехать в том и другом направлении».
Вечером в Ясную Поляну нанес визит князь Д. Д. Оболенский, заявивший, что приехал не как корреспондент, а как друг семьи. Но тем не менее попросил разрешить ему написать в газетах о том, что происходит. «Вся Тула говорит об этом! Я думаю, что я имею право написать. Я счастлив, что граф всегда был со мною более чем откровенен». Но он глубоко заблуждался, Лев Николаевич считал его скучным и чуждым человеком. Однажды после его ухода даже предлагал изобразить «нумидийскую конницу» (что это такое, вы узнаете, прочитав подглавку «Словарь Толстого и семьи Толстых»). Но сообщения князя в газетах поднимут ненужную шумиху вокруг имени Льва Толстого. Однако Софья Андреевна беседует с Оболенским и сообщает ему текст последнего письма, по-видимому надеясь, что, привлекая всеобщее внимание, ей удастся найти мужа.
29 октября Толстой узнает, что родные догадались, где он, а «власти распорядились отслеживать каждый шаг писателя». Он активно переписывается с Чертковым и Александрой Львовной, а также надиктовывает Сергеенко, помощнику Владимира Григорьевича, «исправления к письму Корнею Чуковскому о смертной казни». Его опубликуют после смерти Толстого под названием «Действительное средство», это последнее произведение Льва Толстого. Потом Лев Николаевич ходил гулять к скиту, но к старцам не пошел. «К старцам не пойду. Если бы сами позвали, пошел бы». По мнению Маковицкого, «Л. Н. желал видеть отшельников-старцев не как священников, а как отшельников, поговорить с ними о Боге, о душе, об отшельничестве, и посмотреть их жизнь, и узнать условия, на каких можно жить при монастыре. И если можно – подумать, где ему жить дальше». Ему всегда нравилась Оптина пустынь своим покоем. А после полудня Лев Николаевич и Душан Петрович выехали в женский монастырь к сестре писателя. Встреча была радостной (тем более там гостила и дочь Марии Елизавета), но непростой. Толстой поделился с ними происходящим дома. «Ты представить себе не можешь, Машенька, в каком Софья Андреевна теперь состоянии, – и начал вспоминать, как она за ним следила, не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Рассказал, как он в голенище сапога оставил книжку записную, а наутро хватился и ее уже не нашел. Затем как возрастала подозрительность и злоба в ней. – И, наконец, теперь подумай, какой ужас: в воду… – и зарыдал. Спросил, можно ли жить ему в Шамордине или в Оптиной». Весь оставшийся вечер он был спокоен. Впоследствии он решает остаться на постоянное проживание в Шамордино. Этому не суждено случиться.
30 октября Лев Николаевич слаб и сонлив, погода сырая, тем не менее он идет искать квартиру в Шамордино, находит и договаривается на 31 число на переезд. Днем он жалуется Душану Петровичу на самочувствие. Маковицкий решает, что это из-за волнения, усталости и простуды. Во второй половине дня посетили Марию Николаевну, там Лев Толстой почувствовал озноб, но такое часто бывало по вечерам, и на этом не заострили внимания. Вернувшись в гостиницу, встретились с приехавшей Александрой Львовной и ее подругой. Александра рассказывает, что в Ясную Поляну съехались все, и большинство детей, кроме Сергея Львовича, встали на сторону матери и поддержали ее в намерении разыскать Льва Николаевича. «Все, за исключением Сергея, считали, что отцу следует вернуться домой. Илья говорил очень резко о том, что отец, который всю жизнь проповедовал христианство, здесь не выдержал и сделал злой поступок, что он не прав в этом. Другие братья, все, кроме Сергея, поддерживали. Особенно горячился Андрей, и, к удивлению моему и огорчению, то же говорила и Таня». Дочь высказала опасение, что их может настигнуть Софья Андреевна, поэтому нужно уезжать. Лев Николаевич не хочет, но понимает, что надо ехать дальше. В пять утра следующего дня они выдвигаются дальше, он даже не успевает попрощаться с сестрой и племянницей. В имении же Софья Андреевна не оставляет мысли как о самоубийстве, так и о возвращении мужа домой. Она просит пригласить ей священника для исповеди и причащения перед смертью и дает поручение Булгакову сказать Черткову, что она хочет примириться с ним и попросить прощения, если виновата, для чего тот должен приехать в Ясную Поляну.
