когда можно было бы снова увидеть когда-нибудь такие роскошные и романтические творения?
Однажды я не выдержала и сказала Ранцау: «Я не могу больше выносить этого Мёльхаузена!» – «Следует признаться, Мёльхаузен – это дело вкуса!» – засмеялся Ранцау, и в его смехе было понимание. Несколько дней спустя я была переведена в отдел Ранцау. С тактом, вежливо и с ехидным юмором он часто незаметно приходил нам на помощь.
Постепенно мы осознали двойственность и сложность механизмов взаимодействия внутри этого отдела. Здесь удалось сплотиться маленькой группе духовно близких людей, давно знавших друг друга или со времени учебы, или по дипломатической службе.
На верхнем этаже сидели Адам фон Тротт цу Зольц, Алекс Верт, носивший кличку Ценный, и Ханс Рихтер – скорее друзья, чем сотрудники. Вновь пришедшие в отдел проверялись с микроскопической тщательностью, и если они не соответствовали, то от них держались как можно дальше.
Сначала шефом этой секции был граф Адельман, дипломат в старом духе, который беспомощно противостоял уловкам и жестокости нацистской политики. Его преемником был Ранцау, который сначала казался оппортунистом, но скоро обнаружил образ мыслей, близкий своим сотрудникам. Позднее он даже проявил мужество и поддержал Тротта, что уже тогда грозило виселицей – даже если ты был с ним просто знаком.
Позднее обстановка обострилась, когда один преданный член партии быстро сменял другого на посту шефа отдела. Вероятно, партийные бонзы инстинктивно чувствовали, что здесь кое-что следовало «почистить». Удивительно, но события до 20 июля 1944 года развивались тем не менее другим образом, и было интересно наблюдать, какое цивилизующее влияние производили наши друзья своей хорошо продуманной совместной работой. Процесс напоминал рождение жемчужины, когда устрица слой за слоем обволакивает скрытое в ней тело, до тех пор пока мешающая грязная частичка не отделится полностью.
Постепенно у нас открылись глаза: вся работа, которая происходила «в информационном отделе на Курфюрстенштрассе», была далека от того, что официально предполагали.
В клубной атмосфере взаимного доверия как само собой разумеющееся использовались некоторые меры предосторожности. Телефонные аппараты, если они не были нужны в данный момент, ставились под подушки в закрытый шкаф. Беспрерывно шёл поток посетителей из других министерств для обсуждений – чаще это были одни и те же лица, которых угощали кофе и напитками. Однако все важные разговоры происходили во время коротких прогулок.
Наши начальники часто ездили в нейтральные страны и щедро дарили нам французские духи. Нам делались всевозможные поблажки, пока это не слишком бросалось в глаза. Мы тогда ещё не догадывались, что они чувствовали себя ответственными за нас и были озабочены, поскольку точно знали, что предстояло; они хотели нас пощадить, настолько, насколько и как долго это было возможно. Они шутили, когда мы опаздывали на службу: «Действительно это вы или это оптический обман?». Когда ежедневная работа заканчивалась, они отпускали нас даже раньше домой в том случае, если бомбардировки были особенно сильными.
В бюро иногда появлялись друзья, прибывшие в отпуск. Они были рады, что могут прочитать здесь правдивые международные сообщения. Чаще всего нас навещали кавалерийские офицеры, которые относились к танковым соединениям, находившимся в первых схватках на передней линии, и пережившие уже самые горячие битвы. Многие из них уже носили высокие награды за храбрость. Другие были штабными или связными офицерами и знали изнутри точку зрения своих генералов.
Наши начальники научили нас незаметно выведывать взгляды и умонастроения наших собеседников, невинно, казалось бы, болтая с ними и незаметно, как бы невзначай, задавая им время от времени выпытывающие вопросы. Тому служила также политическая шутка, которая в то время переходила шёпотом из уст в уста: «Мать Германия родила сына. Добрая фея, крестившая ребёнка, обещала исполнение трёх желаний. Эти желания были следующими: ребёнок должен прежде всего быть убеждённым наци, во-вторых, умным и, в-третьих, честным.
Злая ведьма, которую не пригласили, примчалась на метле и объявила, что, хотя она и не может отобрать этот подарок, но она позаботится о том, чтобы одновременно исполнялись лишь два желания. Так и получается, что немец – или верный наци и умный, но нечестный; или наци и честный, но неумный; или умный и честный, но не хороший наци».
Этот короткий рассказ был очень полезен, так как по реакции слушателя можно было сразу понять его умонастроение. Такой пример проверки применим ко всякому фанатизму и во всяком тоталитарном режиме.
Шаг за шагом отношения с нашими шефами переросли в доверительную дружбу. Наши шутки и рассказы смешили их и служили желанным отвлечением от их трудных и опасных дел и задач.
Гармония в нашей маленькой группе делала всё более сносным и скрашивала всё вокруг. Когда утром мы приходили на работу, швейцар должен был отметить время нашего прихода. Он был русским по происхождению, бывший цирковой клоун; его глубоко грустные маленькие глаза сверкали на загорелом помятом лице. Он нас очень любил, что объясняет, почему он всегда отмечал предписанное время прихода на работу вместо фактического.
И уборщица была солнечной натурой. Но однажды мы обнаружили, что она тихонько всхлипывает. Её единственный друг, горячо любимая ею канарейка, ночью умерла, может быть, смертельно напуганная рёвом сирены. Луиза сразу же приобрела для неё другую канарейку, и мы надеялись, что она будет чирикать так же восторженно, как и предыдущая.
Мы подружились с девушками с центральной телефонной станции, которые вызывали в нас искреннее сочувствие, – они сидели в большом здании (мы располагались в пристройке к нему), в каморках без окон и воздуха. Многие из них страдали от недоедания, недосыпания и вынуждены были каждый день приходить на работу пешком – жили они все далеко от места службы – или приезжать в переполненных трамваях.
Мы с ними менялись: на их столы мы клали французские духи, мыло, чулки или лак для ногтей, а от них получали в подарок деревенскую колбасу или цветы, но прежде всего нашим звонкам отдавалось предпочтение, и они совершались без помех и с величайшей точностью. Наша личная жизнь начиналась после работы в бюро, так что вечера тщательно планировались, чтобы свести вместе людей, которых мы хотели видеть.
Девушки нам не завидовали; общество вдруг стало бесклассовым – это достижение нацизма, которое ещё на многие годы пережило войну. Зависть была в другом: глупые завидовали теперь умным, убогие – красивым. Власть была захвачена негативной элитой убогих. Морально павшие, неудачники, посредственности боролись за места и возможность удержаться у власти любой ценой. Они пытались низвергнуть других до своего уровня и подозрительно относились к любому превосходству. От имени народа они тиранили и порабощали
