русские б де в покорении у них, иноземцов, были» и вспоминал историю Бориса Годунова. При этом он поддерживал кандидатуру Антона Ульриха Брауншвейгского, который в итоге и стал мужем Анны. То есть на деле его враждебность относилась не к «немцам», а скорее к самому Бирону, и вызвана их политическим соперничеством, а вовсе не страстным патриотизмом Волынского.
Необходимые Бирону показания дал дворецкий Волынского Василий Кубанец. На допросе он рассказал о намерении хозяина «сделать свою партию и всех к себе преклонить; для того ласкал офицеров гвардии и хвастался знатностью своей фамилии, а кто не склонится, тех де убивать можно».
На следствии Волынского обвиняли даже в том, что он претендовал на престол, искали его связи с Елизаветой Петровной, но эти обвинения он категорически отрицал, при этом каялся в мздоимстве и рукоприкладстве. «Умысла, чтоб себя государем сделать, я подлинно не имел». Но о его желании взойти на престол говорили под пыткой Хрущов, Еропкин и Соймонов, и это обвинение было вынесено на суд, который начал заседания 19 июня 1740 г.
Суд постановил: «1) Волынского, яко начинателя всего того злого дела, живого посадить на кол, вырезав у него предварительно язык; 2) его конфидентов — четвертовать, и затем отсечь им головы; 3) имения конфисковать и 4) двух дочерей Волынского и сына сослать в вечную ссылку».
Развязка — публичная казнь Артемия Петровича, состоялась на Сытном рынке в Петербурге 27 июля 1740 г. Вместе с ним казнили двоих из его близких друзей: Петра Михайловича Еропкина и советника Адмиралтейской конторы Андрея Федоровича Хрущова. Кроме них, на эшафот поднялись президент Коммерц-коллегии Платон Иванович Мусин-Пушкин, секретарь императрицы Иван Эйхлер, секретарь Иностранной коллегии Жан де ла Суда и вице-президент Адмиралтейской коллегии Федор Иванович Соймонов.
Первоначально Волынского должны посадить на кол, но Анна Иоанновна распорядилась заменить казнь на четвертование. Еропкину и Хрущову отрубили головы. Графу Мусину-Пушкину отрезали язык, высекли кнутом, лишили графского достоинства и сослали в Соловецкий монастырь. Соймонова, Суда и Эйхлера били кнутом и сослали в Сибирь на каторгу.
После конфискации имущества императрица забрала себе двух попугаев, прежде живших в доме Волынского, а породистых ревельских коров из его коровника отправили на императорский скотный двор. В дворцовую кухню также поступило 216 живых стерлядей, содержавшихся в «барке» рядом с домом Артемия Петровича на Мойке. Остатки имущества осужденных и содержимое их сундуков, погребов и винных подвалов продали с публичных торгов.
Кстати, за 10 лет правления Анны Иоанновны через Тайную канцелярию прошло всего лишь около 1000 дел. Да и то в основном это дела, возбужденные по поводу доносов на «непристойные речи» в кабаках, и виновники отделывались поркой. Дела с политическим подтекстом, вроде дела Волынского, можно пересчитать по пальцам. Это к вопросу об «ужасах бироновщины».
Манштейн замечает: «…в первые два года Бирон как будто ни во что не хотел вмешиваться, но потом ему полюбились дела и он стал управлять уже всем». Это очень характерный образ действия курляндца — добиваться своего, но исподволь, незаметно, избегая скандалов и открытого противостояния. В 1737 г. именно таким способом он получил титул герцога Курляндского — предел своих мечтаний. Одновременно избрание Бирона на сейме в Митаве гарантировало закрепление Курляндии и пресловутых ее портов за Россией, т. е. в интересах русской монархии.
Мы знаем, что Биронам удалось продержаться у трона все десять лет царствования Анны Иоанновны. Ни один из амбициозных молодых (и не очень молодых) людей, окружавших императрицу, ни один из тех, кого называли ее любовниками, не смог потеснить курляндское семейство, опорочить его в глазах самодержицы. Анна по-прежнему часто обедала с Биронами, щедро одаривала их деньгами и драгоценностями, ласкала и баловала их детей. Неслучайно Михаил Щербатов, когда пишет об отношениях императрицы и Бирона, отмечает: «Она его больше яко нужного друга себе имела, нежели как любовника». А Миних-младший, вовсе не симпатизировавший Бирону, свидетельствует, что «не бывало дружнее четы, приемлющей взаимно в увеселении и скорби совершенное участие, чем императрица с герцогом Курляндским. Оба почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог явился с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Если тот был весел, то на лице монархини явное отражалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, тот из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену» и не забывает отметить, что Бирон и его жена — крестные его ребенка: «Восприемниками были герцог Курляндский с своею супругою, почему сын мой и получил имена Иоганна Готлиба». Вражда враждой, но любой разумный человек в XVIII в. стремился поддерживать дружеские отношения со своими врагами. Это касалось Миниха-младшего и Биронов.
И тут же, вероятно, не без злорадства, описывает смятение Бирона, когда императрица тяжело заболела: «В начале лета в здравии императрицы чувствительная оказалась перемена. Она с лишком за пятнадцать лет ощущала боль от каменной болезни… Между тем имела она радость при жизни своей видеть рожденного ее внука. Ибо в двенадцатый день августа принцесса Анна разрешилась от бремени молодым принцем благополучно. Восприемницею была сама императрица, а при крещении наречен он Иоанном.
Шестого числа октября императрица, севши за стол и покушав немного, вдруг сделался с нею обморок, и без памяти отнесли ее в постель.
Герцог Курляндский в то же мгновение приказал позвать к себе отца моего, двух кабинетских министров, князя Черкасского и тайного советника Бестужева и обер-маршала графа Лёвенвольде.
По приезде отца моего герцог, проливая токи слез и с внутренним от скорби терзанием, вопиял: сколь он несчастлив ныне, что толь преждевременно и неожидаемо лишается государыни… что при всем том сие в рассуждении собственной его персоны не столько прискорбия сердцу его приносит, сколько навлекает горести состояние, в котором государство по кончине императрицы находиться будет… что наследник еще младенец в колыбели, не достиг и восьми недель возраста своего; что о назначении его к наследию престола по сие время от императрицы ничего гласного не вышло и потому неизвестно, как от народа, оказавшегося недовольным в прежние правления малолетних государей, новое при нынешних обстоятельствах избрание принято будет; что шведы, которые поныне не престают вооружаться, не могут благоприятнейшего желать случая атаковать Россию, как если внутренние родятся в ней несогласия; что при положении сих дел крайне важно и полезно правление государства вверить такой особе, которая не токмо достаточную снискала опытность в делах государственных, но также имеет довольно твердости духа непостоянной народ содержать в тишине и обуздании; что он хотя не может
