кровать и просто обнимала его.
Когда гипс сняли, я продолжала спать с ним в одной постели еще много лет. Даже будучи совсем маленькой девочкой, я понимала, что из-за несчастного случая и того, как жестко с ним обращался наш отец, у моего брата была трудная жизнь. Я хотела принести ему утешение.
Наконец, после долгих лет мама сказала мне: “Бритни, ты уже почти в шестом классе. Ты должна начать спать сама!”
Я отказалась.
Я была таким ребенком, что не хотела спать одна. Но она настаивала, и в конце концов мне пришлось уступить.
Когда я стала жить в своей комнате, мне стало нравиться иметь собственное пространство, но я по-прежнему была очень близка с братом. Он любил меня. И я любила его так сильно - к нему я испытывала самую нежную, защитную любовь. Я не хотела, чтобы ему когда-нибудь было больно. Я и так видела, как он слишком много страдал.
Когда мой брат поправился, мы стали принимать активное участие в жизни общества. Поскольку город был небольшим, всего пара тысяч человек, все выходили поддержать три главных парада в году - Марди Гра, Четвертого июля и Рождества. Весь город с нетерпением ждал их. Улицы заполнялись людьми, которые улыбались, махали руками, оставляя на день драму своей жизни, чтобы повеселиться и посмотреть, как их соседи медленно проезжают по шоссе 38.
Однажды мы, дети, решили украсить гольф-кар и отправить его на парад Марди Гра. В гольф-каре было, наверное, восемь детей - слишком много, очевидно. Трое сидели на сиденье, пара стояла по бокам, держась за маленькую крышу, и один или двое качались сзади. Он был настолько тяжелым, что шины гольф-кара почти сплющились. Все мы были одеты в костюмы девятнадцатого века, даже не помню почему. Я сидела на коленях у старших детей впереди и махала всем рукой. Проблема была в том, что с таким количеством детей в гольф-каре, да еще и со спущенными шинами, им было трудно управлять, а смех, махание руками и возбужденная энергия… В общем, мы всего несколько раз врезались в машину впереди нас, но этого хватило, чтобы нас исключили из парада.
Когда мой отец снова начал сильно пить, его бизнес стал разваливаться.
Стресс от отсутствия денег усугублялся хаосом, вызванным резкими перепадами настроения моего отца. Мне было особенно страшно садиться с отцом в машину, потому что он разговаривал сам с собой за рулем. Я не могла понять, что он говорит. Казалось, он находится в своем собственном мире.
Уже тогда я понимала, что у отца были причины, по которым он хотел уйти в запой. У него был стресс из-за работы. Теперь я вижу еще яснее, что он занимался самолечением, пережив годы жестокого обращения со стороны своего отца, Джуна. Но в то время я не понимала, почему он был так жесток с нами, почему ничто из того, что мы делали, не казалось ему достаточно хорошим.
Самым печальным для меня было то, что я всегда хотела иметь отца, который любил бы меня такой, какая я есть, - такого, который сказал бы: “Я просто люблю тебя. Ты можешь сделать все, что угодно, прямо сейчас. Я все равно буду любить тебя безусловной любовью”.
Мой отец был безрассуден, холоден и жесток со мной, но с Брайаном он был еще жестче. Он так настойчиво заставлял его добиваться успехов в спорте, что это было жестоко. Жизнь Брайана в те годы была намного тяжелее, чем моя, потому что наш отец подвергал его тому же жестокому режиму, который вдалбливал ему Джун. Брайана заставляли заниматься баскетболом, а также футболом, хотя он был не создан для этого.
Мой отец также мог быть жестоким с моей мамой, но он был скорее из тех, кто пьет и пропадает на несколько дней. Честно говоря, когда он уезжал, это было для нас милостью. Я предпочитала, чтобы его не было рядом.
Что делало его пребывание дома особенно плохим, так это то, что моя мама спорила с ним всю ночь напролет. Он был настолько пьян, что не мог говорить. Не знаю, мог ли он вообще ее слышать. Но мы-то слышали. Нам с Брайаном приходилось страдать от последствий ее гнева, а это означало, что мы не могли спать всю ночь. Ее кричащий голос эхом разносился по дому.
Я выбегала в гостиную в ночной рубашке и умоляла ее: “Просто покорми его и уложи спать! Он болен!”
Она спорила с этим человеком, который даже не был в сознании. Но она не слушала. Я в ярости возвращалась в постель, смотрела в потолок, слушала ее крики и в душе проклинала ее.
Разве это не ужасно? Это он был пьян. Он был тем, чей алкоголизм сделал нас такими бедными. Это он вырубался в кресле. Но больше всего меня бесила она, потому что он хотя бы в эти моменты был спокоен. Я так отчаянно хотела спать, а она не хотела замолкать.
Несмотря на все ночные драмы, днем мама делала наш дом местом, куда хотели приходить мои друзья - по крайней мере, когда отец уважал нас настолько, чтобы пить в другом месте. К нам приходили все соседские дети. Наш дом был, если не сказать больше, крутым домом. У нас была высокая барная стойка с двенадцатью стульями вокруг нее. Моя мама была типичной молодой южной мамой, часто сплетничала, всегда курила сигареты со своими друзьями в баре (она курила “Вирджиния Слимс”, те же самые сигареты, которые я курю сейчас) или разговаривала с ними по телефону. Для всех них я была мертва. Ребята постарше сидели на барных стульях перед телевизором и играли в видеоигры. Я была самой младшей; я не знала, как играть в видеоигры, поэтому мне всегда приходилось бороться, чтобы привлечь внимание старших детей.
У нас в доме был настоящее зоопарк. Я всегда танцевала на кофейном столике, чтобы привлечь внимание, а моя мама всегда гонялась за Брайаном, когда он был маленьким, перепрыгивая через диваны, пытаясь поймать его, чтобы наказать за дерзость.
Я всегда была слишком возбужденной, пытаясь оторвать взгляд старших детей от экрана в гостиной или заставить взрослых перестать разговаривать друг с другом на кухне.
“Бритни, прекрати!” - кричала моя мама. “У нас гости! Просто будь вежливой. Веди себя хорошо”.
Но я игнорировала ее. И я всегда находила способ привлечь всеобщее внимание.
Я
