Этот период был, вероятно, самым счастливым в жизни русского путешественника, в жизни, полной борьбы и приключений. А ведь его тихий и мечтательный характер не был создан для борьбы. С того момента, когда его, семнадцатилетнего юношу, исключили из Петербургского университета за участие в студенческой сходке, за социалистические убеждения и открыто выраженные симпатии польскому восстанию, догоравшему тогда в Келецких лесах, он понял, что должен будет всю жизнь превозмогать в себе склонность к созерцанию и мечтательности, и бороться. Это не мешало ему быть в хорошем настроении и выглядеть очень энергичным юношей, как об этом писал Томас Хаксли, в то время, когда он боролся. Боролся с авторитетом ученых, теории которых строились на предубеждениях, боролся с неповоротливостью Русского Географического общества и бюрократизмом царских министерств... Но здесь, на берегу Тихого океана, в домике у подножья кокосовых пальм, ослабленный болезнью, которую с трудом поборол, он позволял себе мечтать.
Он мечтал и даже записывал свои мысли, создавая «схему государственного устройства побережья залива Астролябии». Чего там только не было: и самоуправление, и постепенное развитие культуры, школы, дороги, мосты, торговля с другими племенами, и правительство, состоящее из совета наиболее энергичных туземцев, таких, как Туй, и сам Тамо-Рус как друг, советник и защитник от чужеземцев. Все эти планы, конечно, не учитывали интересов европейского капитала и всякого рода эксплуататоров. Об уничтожении целых племен он узнал значительно позднее. Это были времена, полные иллюзий.
Через некоторое время Тамо-Рус убедился, что его домик стоял на пути черных и был построен как бы на муравьиной дорожке. Пляж, где он жил, играл значительную роль в жизни окрестных деревень. Как только туземцы освоились с его пребыванием, они начали понемногу собираться на пляже. Вначале пришли одинокие молодые пары, затем, постепенно, стали приходить рыбаки. Но во время первого полнолуния, наступившего через три недели после прибытия дяди Коли на побережье, движение в деревнях неожиданно усилилось, барабаны стали бить отчетливее и чаще, за стеной зарослей что-то задвигалось. Когда луна взошла над морем, раздались странные звуки: это молодые парни из Бонгу и Горренду затрубили в большие морские раковины, как тритоны на картинах Тинторетто. Раздалось удивительное пение, и размечтавшийся путешественник с порога своего домика увидел на серебристом пляже Астролябии хоровод чернокожих юношей. Поднимая поочередно то одну, то другую ногу, они все быстрее кружились по песку. Барабаны били где-то поблизости, головные уборы из перьев райской птицы колыхались в лунном свете, как цветы. Аромат цветов бутии, связанных в пахучие венки, сходный с резким запахом гардении, и запах мяты, заткнутой большими пучками за браслеты на предплечьях танцоров, долетали даже к домику Тамо-Руса. Мелодичная декламация стихов затягивалась до поздней ночи, и усталый путешественник стал различать в них отдельные примитивные и грубоватые слова, которым его к тому времени научил Туй.
А как-то днем он заметил процессию женщин в красочных юбочках цвета фиалки и апельсина. Они приблизились к морю и стали входить в волны. Руки женщин были соединены, и по ним осторожно шла молодая девушка. Далеко от берега она прыгнула в море, а подруги начали со смехом ритуально обмывать ее, распевая песни о красоте и любви. Потом путешественник узнал, что молодая Дабугера, подруга Илямверии, праздновала в тот день обряд начала первой беременности.
На реке, открытой путешественником в первый день его пребывания, туземцы днем и ночью ловили рыбу. Спустя несколько недель после прибытия белого на реке возобновилась обычная жизнь. Однажды Туй пригласил путешественника сопровождать его во время рыбной ловли. Ночью на утлых пирогах туземцы двинулись вверх по реке. На первой из них и на тех, что окружали пирогу вождя, горели большие факелы из сухих ветвей. Густые заросли по берегам реки, освещенные трепетным красноватым пламенем, казались еще красивее, чем днем. На носу передней пироги стоял Бонем с большим луком в руке, балансируя ногами, чтобы удержать равновесие, и целился в черные тела рыб, появлявшиеся в прозрачной горной воде. Бонему было лет шестнадцать. Картина всей этой охоты была волнующе красива.
Постепенно дядя Коля узнал скрытые стороны жизни папуасов, начал понимать даже их недомолвки. Как мне неоднократно говорили, самым удивительным в этом познавании тайн и обычаев незнакомого общества было открытие тех же законов, которыми в большей или меньшей степени руководствуются .все общества, обнаружение сходных с нашими условностей и покровов, под которыми кипели первобытные страсти. Традиции и культура, унаследованные от предков, проявлялись, как и у нас, порою в виде нелепых обычаев. Так, тем, кто действительно скорбел по умершему, то есть его ближайшим родственникам, запрещалось проявлять свое горе. Наоборот, те, кого можно было подозревать в неискренности, например жена или дальние родственники, должны были в течение долгих недель подчеркнуто горевать, не выходить из дома, сбривать свои красивые прически и мазать тело пеплом и смолой.
Ряд вещей, действий, существ был огражден самыми строгими запретами, порой совершенно необъяснимыми. Нельзя было, к примеру, убивать синюю райскую птицу, есть мясо дикого кабана и в определенные дни или недели рвать цветы пандануса.
Но самым грозным запретом, самым строгим табу ограничивались отношения брата и сестры. С раннего детства брат не может ни в малейшей степени интересоваться сестрой. Они растут под одной крышей, но брату запрещается играть и разговаривать с сестрой, даже задавать ей вопросы. Вся интимная жизнь сестры должна быть неизвестна брату до такой степени, что от него до последней минуты скрывают имя молодого человека, за которого она выходит замуж. Тем удивительнее этот суровый закон, что с момента выхода сестры замуж брат становится опекуном сестры и ее детей и выделяет специальные средства — в натуре — на их содержание. Любые нарушения этого страшного запрета покрывают виновных несмываемым позором. Если преступление получит огласку, они должны совершить «лоу».
Что такое лоу, любопытный белый узнал вскоре после прибытия, но в то время он еще не понимал происходившего. Однажды к вечеру, когда море было особенно лазурным и его голубые отблески лежали на джунглях, когда не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, что довольно редко бывает в тех краях, дядя Коля увидел выбежавшую из леса молодую, празднично одетую (это он уже умел отличить) женщину. С громким воплем она начала карабкаться на высокую кокосовую пальму, склонившуюся над пляжем и потому более доступную. За женщиной с криками и плачем выбежала целая толпа жителей деревни. Громче всех голосила мать и, вероятно, сестры или братья взбиравшейся на пальму женщины. Вдруг от толпы зрителей отделился молодой подвижный мужчина и тоже начал карабкаться на пальму, что-то жалобно крича женщине. Но та быстро добралась до вершины, ловко цепляясь ступнями за гладкий ствол пальмы, и там неожиданно разжала обе ладони, которыми обхватывала ствол, застыла на мгновение, внезапно произнесла какую-то пронзительную, полную отчаяния фразу и рухнула головой вниз, к корням пальмы. Толпа бросилась к женщине, но та была уже мертва.
