чести отрицают свободное проявление человеческой личности, целиком порабощают ее общественным установлениям и предрассудкам. Однако же они резко ограничивают сферу произвола в группе, признавая за каждым ее членом некое кастовое благородство —
честь и сопряженные с ней права, в том числе право на обережение этой последней от незаконных,
бесчестных посягательств.
Любое попрание чести — будь то обида при раздаче княжеских подарков, ущемление родословной в местнических счетах или просто долетевшая до уха едкая шутка, мимоходом брошенная кем-то в разгар пира («егда же подъпьяхуться»), — побуждало дружинного «мужа» вступаться за свое доброе имя поистине с дикарской необузданностью. Русская Правда донесла до нас полный перечень буйств, на которые был способен гридень, оскорбленный в своих лучших чувствах. На голову обидчика обрушивались кулаки и все, что попадалось под руку, — чаша, пиршественный рог, батог, жердь, ножны, меч; тело и лицо несчастного покрывались кровоподтеками, хрустели перебитые кости, на залитый кровью пол летели выбитые зубы, отрубленные пальцы, пясти, а руки неудовлетворенного всем этим мстителя тянулись к святая святых виновного — его бороде и усам, чтобы вырвать их с мясом… Если избитому и израненному потерпевшему не удавалось тут же отомстить по принципу «око за око, зуб за зуб», то за поругание его чести вступался закон, вменявший расходившемуся «мужу» оплатить причиненные телесные повреждения по строго установленной таксе. Как бы ни претили нам такие бытовые картинки, нельзя упускать из виду, что в понятии дружинной чести мы встречаем первые смутные представления наших предков о человеческом достоинстве и свободе.
Честь предполагает определенное равенство чтимого и чтущих. Кодекс дружинной чести сплачивал князя и дружину в единый организм. Дружинное общество мыслилось как боевое братство, что отразилось в самом слове дружина, производном от слова друг.
Духом товарищества был пронизан весь дружинный быт. Важнейшие вопросы — например, продолжать войну или нет — решались князем в совете с дружиной. Иначе князь мог услышать такие слова, какие в 1169 г. довелось выслушать Владимиру Мстиславичу, задумавшему выступить в поход, не спросив мнения своих дружинников: «И сказала ему дружина: без нас, княже, замыслил, а не едем по тобе» — дружинные «мужи» XII в. все еще помнили свои древние привилегии.
Согласие и единомыслие с дружиной было необходимым моральным условием деятельности князя, но в его распоряжении имелись разные средства достижения этой духовной сплоченности: он мог идти на уступки или действовать напролом, ломая волю своих боевых товарищей. Все же последние примеры в летописи крайне редки. Обыкновенно старшинство князя зримо проявлялось только при разделе добычи. Он получал львиную долю захваченного добра, остальное делилось поровну между боярами, гридями и отроками. Древний памятник славянского права «Закон судный людем» говорит об этом так: «Плена [в данном случае: все, взятое с бою] же шестую часть достоит взимать князю, и прочее число всем людям в равную часть делиться от мала и до велика, достоит бо князю часть княжа, а прибыток — людям». Причем при дележе добычи нельзя было обойти ни стражу лагеря, ни других воинов, которые не принимали непосредственного участия в сражении; вознаграждение наиболее отличившимся в бою храбрецам выплачивалось из княжьей доли.
Кичиться роскошью оружия, платья или убранства не подобало никому, даже князю. Льву Диакону, привыкшему к блеску византийского двора, дружина Святослава Игоревича показалась безликой, серой толпой, однообразно и небогато одетой, предводителя которой отличали лишь сравнительно чистая рубаха и золотая серьга с рубином. Украшения были как бы частью дружинной униформы и служили скорее сглаживанию иерархических различий, нежели подчеркиванию их. Воину подобало восхищаться хорошим оружием, а не «златом». В «Повести временных лет» есть характерное дружинное сказание о том, как византийцы решили «искусить» Святослава: «любезнив ли есть злату, ли паволокам?», то есть насколько он падок на золото и шелка. Когда греки пришли и «положиша пред ним злато и паволоки», князь «кроме зря» (не смотря на дары) равнодушно сказал отрокам: «Схороните» Но совсем по-другому повел себя Святослав, получив от василевса «меч и иное оружье». Приняв дар, он «начал хвалити, и любити и целовати царя» (в Новгородской I летописи читается: «начал любити и хвалити и целовати, яко самого царя», что, видимо, правильнее).
Вспоминая те идиллические времена, когда князь и дружина жили душа в душу, как едина плоть, деля пополам радости и печали, позднейший летописец наставительно писал: «Те князья не собирали много имения, вир и продаж [судебные пени и денежные штрафы] неправедных не налагали на людей; но, если случится правая вира, ту брали и тотчас отдавали дружине на оружие. Дружина этим кормилась, воевала чужие страны; в битвах говорили друг другу: „Братья! Потягнем по своем князе и по Русской земле!“ Не говорили князю: „Мало мне ста гривен“; не наряжали жен своих в золотые обручи, ходили жены их в серебре; и вот они расплодили землю Русскую».
Действительно, взаимоотношения князя и дружины предполагали высокий уровень идеализма. Дружинники жили и умирали, «ища князю славы, а себе чести» («Слово о полку Игореве»). Смерть на поле боя с оружием в руках была для них предпочтительнее бесславной жизни и в особенности — плену, который приравнивался к рабскому состоянию. «Ляжем костьми тут, ибо мертвые срама не имут», — напоминал Святослав Игоревич дружине этот нравственный императив Х в. А в «Слове о полку Игореве» князь Игорь Святославич, увидев во время похода неблагоприятное небесное знамение, все же обратился к своему войску: «Братие и дружина! Лучше бы убитым быти, нежели полонену быти».
В древнерусском языке даже не было глаголов со значением «сдаться в плен», зато глаголов со значением «убить, уничтожить» и «погибнуть (на войне, в битве)» — предостаточно: бити, разбити, убивати, умертвити, потребити, рушити, пасти, изгибнути, искончатися, умрети и т. д. Воин мыслился человеком, несущим смерть врагам и не боящимся погибнуть в сражении. По свидетельству арабских писателей, слова у русов не расходились с делом. «Они люди рослые, видные и смелые, — пишет Ибн Русте, — они отличаются мужеством и храбростью… Если какая-нибудь часть их взывает о помощи, они выступают все вместе, не расходятся и образуют сплоченную силу против своего врага, пока не одержат над ним победу…» Ибн Мискавейх оставил показание, что русы предпочитали самоубийство плену.
Дружинное братство, спаянное кодексом корпоративной чести и проникнутое сознанием своей принадлежности к правящему слою, вынашивало в себе зародыши новых начал и новых идей — идей, которые вкладывали в понятие «Русская земля» нравственное и державное содержание. В течение Х в. племенная область «полян/руси» начинает осмысливаться в дружинной среде как государственная территория и как отечество — земля отцов и дедов, с
