танце, а хлестали потемневший небосвод нещадно и без передышки. Стволы дрожали и клонились в такт набегающим ураганным порывам. Было страшно погрузиться в эти мятежные пределы и подвергнуться нечеловеческой трёпке и истязанию. Но вот увидеть океанский накат, закрученный дерзким ураганом, тянуло как магнитом. И я помчался вдоль океанского побережья, сдуваемый неистовым ветром и с трудом преодолевая сопротивление стихии. Свет, идущий от прибрежных фонарей, внезапно погас, и мир погрузился в кромешную тьму.
В ту минуту мне показалось, что наступившая тьма марокканская сродни тьме египетской, когда ни зги Божьей не видно. В ту же минуту зазвучали иерихонские трубы дьявольского органа.
И я услышал безумствующую музыку Лилит. Цепляясь за велосипед, медленно, как сомнамбула, двинулся на её зов навстречу стихии.
— Ты здесь, Лилит?! Ли-ли-и-и-и-и-ит!!!
И тут же меня, словно кувалдой, ударило в грудь и швырнуло в сторону берега, а потом с каким-то безумным злорадством потянуло в океан. И я внезапно почувствовал, что это невидимое чудовище сожрёт меня и вся моя божественная сущность будет поглощена тьмой марокканской.
Океан грохотал, бил в большой глухой набат. Дьявольская музыка неистовства непроглядной ночи возвещала приход Небытия. Имя ему — Лилит.
Конечно, мы могли бы не встретиться с ней, окажись я не здесь, а на своём надёжном пароходе у надёжного причала, в своей обжитой каюте, на своей любимой койке с томиком Мелвилла. Ведь это место днём представлялось мне раем со всей радостью бытия, где царили мир и гармония. И моя душа сливалась с этим покоем и мерным дыханием водной колыбели, навевающей божественный сон. Откуда же взялась эта чёртова закваска охватившей мир тьмы и взбесившейся океанской воды? Не из демонического ли женского первоначала по имени Лилит, едва не погубившего меня?
По воле Божьей спас меня мой английский велосипед. Имея кривой изогнутый руль, он, как якорем, зацепился за лежащий в песке камень, а потом и сам зарылся во влажный песок, как и положено якорю. Волна схлынула со своей жертвы и больше не пыталась достать меня, поскольку я крепко держался за спасительную раму, и набегающие валы стали умерять свою силу, не добившись своего.
В это время включился придорожный свет, выделив контуры окружающего мира. Я лежал, распластавшись на мокром песке, почти вдетый в раму, цепляясь за её металлические трубы. Поначалу мне трудно было разжать ладони, они почти прикипели судорогой к раме. Потом я обрёл какое-то осознание настоящего. Поднялся, вытащил из песка руль и побрёл к освещённой части Ла Корниш через кустистые насаждения, подгоняемый ослабевающим ветром и постепенно стихающим шумом волн, всё ещё гудящих на низких обертонах.
На следующий день ураган стих. «Лилит» ушла так же быстро, как и пришла. Так приходят и уходят некоторые женщины, обладающие демонической силой. Никто так и не догадался о перипетиях моего полночного злоключения. Лишь один из дежурных на проходной, который знал русский, погрозил мне пальцем и сказал нравоучительно, глядя на мою вымокшую одежду:
— Sportishman хорошо отделался.
С утра на востоке взошло солнце и озарило африканский берег, наш причал и наш пароход.
Когда в очередной раз кок подавал нашему арабу свинину, собираясь сказать своё заученное «му-у-му», я его остановил:
— Скажи ему «хрю-хрю».
Кок от удивления поднял брови.
— Скажи — хрю-хрю, — повторил я, — пусть останется голодным. В ад лучше не попадать. Крещёный ведь?
— Крещёный…
— Ну вот. Ему-то всё равно, где ты будешь. А тебе не всё равно. И мне за твою христианскую душу страшно. Сказано же нам — не лги. Не обманывай. Говори — хрю-хрю!
— Хрю-хрю, — согласился повар, подавая очередную порцию свинины.
Араб долго смотрел на кока, потом на меня. И из его глаз потекли крупные и тихие слёзы.
Мы начали разгрузку.
Выражение «пошёл ты в баню» практически потеряло свою актуальность. Особенно в городах. Так как храмы воды, мыла и пара стали исчезать. И когда тебя посылали в баню, идти, оказывалось, было некуда. Я не упоминаю здесь ВИП-бани и ВИП-сауны, которых в том же Питере или Москве сейчас довольно много. Они якобы предлагают очутиться в новом мире, где проблемы, суета большого города — всё растворяется, исчезает, затихает. Не зря в рекламных проспектах пишут:
«Один взгляд на кристальную воду больших бассейнов, на искрящийся снег в чашах фонтанов — и к вам возвращается гармония. Один вдох — и целебный запах берёзовых дров, распаренных веников и луговых трав, смешиваясь с ароматами аппетитно приготовленной еды, расслабляют уставшее тело. Один жест — и специально обученные люди готовы исполнить ваши самые сокровенные желания».
«Элитный банный комплекс «Тазик-клуб» предлагает на ваш выбор четыре крыла, четыре зала. Все роскошно оформлены, полностью оборудованы для правильного отдыха. И совершенно изолированы друг от друга. Над их обустройством работали настоящие мастера своего дела, которым была поставлена задача — сделать это место незабываемым, неповторимым, единственным. И они справились».
Но всё-таки, к счастью, ещё сохранились кое-где и общественные бани. Правда, они, став приметой ушедшего времени, как-то потускнели. Именно в таких местах и собираются старые опытные парильщики, которым жизнь без пара — это смерть. Да и разве помоешься по-настоящему под каким-нибудь душем — растирание грязи по телу, не более того. Лишь пропарившись целительным жаром из банной каменки и исхлестав себя берёзовым, а то и дубовым веником, можно почувствовать, как открываются все поры организма. И только потом можно приступать к омовению. В конце которого, опрокинув на себя тазик с горячей, а следом и холодной водой, приобретаешь все признаки новорождённого: лёгкость, воздушность, безмыслие, расслабленность, безразличие по отношению к каким-либо философским системам и политическим догмам.
Так делалось испокон веков. И даже в Средневековье, когда города Европы тонули в нечистотах, а немытые тела европейцев источали запахи пота, задабриваемые знатью французскими духами, в России вместо этих ухищрений предпочитали баню. Что может быть лучше всяких духов, ежели не запах чистого пропаренного тела? А без русской бани, надо заметить, русский человек лишь наполовину русский.
Вспоминаются бани в Фонарном переулке, доставшиеся в наследие от прежних времён. Вот что писал журнал «Всемирная иллюстрация» в 1871 году в связи с открытием этих бань: «В истекшем мае Петербург был порадован и изумлён неожиданною вестью о том, что появились в нём новые бани на углу Фонарного переулка и Мойки. Повалил народ в Воронинские, изумился, да и было от чего».
Название бани получили по фамилии владельца доходного дома, в котором они были организованы, — Михаила Степановича Воронина.
