Директор легонько постучал пальцем по чернильнице на письменном столе. Затейливый чернильный прибор был искусно выточен из моржовой кости. Резчик создал фигуры людей, оленей, собак. В костяные сопки, служившие фоном для всей композиции, был вделан зазубренный кусок меди.
– Вы про корякского короля слыхали? – спросил хозяин чернильницы. – Вот кусочек его короны. Он достался моему отцу, самому бедному из подданных его бывшего величества. Отец был председателем комитета бедноты и сам содрал корону с короля… Все это вырезал мой друг, я его и попросил вмонтировать сюда мой сувенир… Придет когда-нибудь такое время, когда от всех королей на земле останутся лишь обломки их корон…
В ту пору, когда наши летчики только начинали летать над суровыми, мало исследованными северными землями, им частенько приходилось совершать вынужденные посадки. Причин для этого было много: коварство погоды, непривычка к условиям Севера, отсутствие точных карт, да и машины тогда были не вполне приспособлены.
Когда происходила вынужденная посадка, люди окапывались в снежных ямах наподобие куропаток, зарывающихся от холода в снег. Постепенно среди летчиков распространилось выражение «куропачить», то есть жить в тундра примерно в таких условиях, как эти птицы.
Сядешь, бывало, неизвестно где – и рад, что хорошо сел (если не сломал машину). А радоваться-то нечему: что ждет в неожиданном плену, никто не знает.
Однако нос вешать у нас не полагалось. Остановишь, бывало, мотор и сообщаешь экипажу:
«Приехали! В какой ангар будем ставить машину?»
И вот тут начинается «куропаченье»…
Летчик Бестанжеев со своими товарищами просидел как-то двое суток, укрываясь от пурги под… крылом самолета. Их так занесло снегом, что люди пробивали в снегу дырку и дышали через эту отдушину.
Примерно так же поступали и местные жители, когда непогода заставала их в пути. Начинается пурга – каюр сейчас же останавливает собак и валит нарту набок. Собаки уже знают: раз нарта на боку, значит, будет отдых. Дает каюр им по одной юколе (сушеная рыба), а сам лезет в спальный мешок. Всех их скоро заносит снегом. Так лежат они долго, пока не проголодаются. Если к тому времени пурга не кончилась, каюр встает, берется за ремень упряжки и по очереди вытаскивает собак из их снежных гнезд. Встряхнувшись, они съедают новый паек и опять ложатся на свое место. И так до тех пор, пока не кончится пурга.
Наши летчики, или, как звали на Севере, «воздушные каюры» тоже часто должны были поступать подобно каюрам земным. Тринадцать долгих дней сидели в снежной пещере лётчик Масленников и штурман Падалка; они выкопали себе «нору» до самой травы и питались ею.
Нередко оказывалось, что летчики пускались в путь легкомысленно, не обеспечив себя ни запасом пищи, ни теплой одеждой. Но постепенно, с накоплением опыта, сокращалось количество вынужденных посадок, а если уж они случались, то техника «куропаченья» повысилась настолько, что люди жили просто с комфортом.
Сели мы однажды в тундре.
– Приехали! – доложил я своему экипажу. – В какой ангар…
– Кто будет тут хозяином «куропачьего чума»? – перебили меня товарищи.
Из открытого крана под радиатором, весело журча, побежала струйка горячей воды. В снегу образовалась проталина. Медленно охлаждалось «сердце» крылатой машины.
Начинался шторм. Ветер гнал по земле тонкую поземку. Три человека сидели на земле, по которой, может быть, еще не ступала нога человека. Но мы уже имели «куропачий» опыт и не собирались копать снег до травы.
Мы выбрали наиболее защищенное от ветра место и, начертив на нем лопатой квадрат, принялись копать яму. Яма нам нужна была для того, чтобы ветер не унес палатку и не поддувал под ее края. За работой мы хорошо согрелись, пришли, как это бывает с людьми, если они трудятся, в бодрое, даже веселое настроение. Наши голоса далеко разносились вокруг, нарушая чуткую тишину.
Затем мы укрепили палатку, разостлали на снежном полу самолетные чехлы и свои спальные мешки и разожгли примус. Он весело загудел, распространяя приятное тепло.
Растянувшись возле примуса, мы почувствовали голод.
– Не вредно бы теперь пообедать… – мечтательно сказал наш радист.
– Кто будет главным коком «куропачьего чума»? Потянем жребий?
– Не надо, – заявил бортмеханик, – имеются добровольцы.
Он медленно поднялся и стал распоряжаться: перетащил в палатку продовольствие и кастрюли и начал священнодействовать.
Готовил он долго, и что именно приготовил – сказать трудно. Я уверен, что ни один повар не сумел бы назвать это кушанье. Рецепт был таков. Когда снег превратился в воду и она закипела, наш «кок» всыпал в кастрюлю несколько ложек сухого молока. Затем он положил туда две плитки шоколада и две ложки сливочного масла. Постепенно мутно-белая жидкость на наших глазах превращалась в какую-то подозрительно зеленую, потом стала почти черной.
Нас, наблюдавших голодными глазами за чародейством «кока», это обстоятельство несколько смутило. Мы даже усомнились в качестве масла, но зря: оно оказалось абсолютно ни при чем.
Тщательное расследование привело к неожиданному открытию: на окраску супа повлиял олений мех, из которого были сшиты наши комбинезоны и спальные мешки. В палатке было тесно, мех сильно линял, и, пока варился обед, в кастрюлю набралось столько оленьей шерсти, что суп побурел.
Тем не менее бортмеханик торжественно объявил:
– Пожалуйста к столу!
Мы бросились «к столу» и только тут спохватились, что есть-то нам не из чего! Кажется, все на случай «куропаченья» предусмотрели, а вот миски забыли.
Обнаружив столь досадное упущение, я молча вышел из палатки и стал искать в самолете чего-нибудь подходящего. Мой взгляд остановился на маленьком обтекателе, прикрывающем краник. Сию же минуту я снял обтекатель и, хотя он сильно пах краской, с торжеством доставил его в «куропачий чум».
На лице бортмеханика отразилась вполне законная досада: как это он, бортмеханик, забыл, что у него на самолете есть такая удобная деталь! А радист не растерялся и заявил, что он записывается в очередь после меня.
– Ну нет! – заявил тут наш главный «кок». – Я вас знаю! Пока до меня очередь дойдет воспользоваться этой «пиалой», вряд ли что останется в кастрюле. Поэтому я, по праву повара, снимаю первую пробу.
Не теряя времени попусту, он поднес к губам горячую кастрюлю и начал пить прямо из нее, закусывая галетами.
«Полярный суп» оказался неплохим, и мы основательно подкрепились. Выразив свою глубокую признательность повару, мы, совсем как куропатки, улеглись, упаковавшись в свои спальные мешки.
