получает от сознания мысли, выбирает из них те, что важны для выживания человека, и переводит их в электрические и химические сигналы, воспринимаемые телом.
Множество мыслей в сознании совершенно бесполезны для выживания в материальном мире. Вспомним все необычные вещи, которые описывают люди, рассказывая об ОСП, – от встреч с проводниками и умершими близкими до посещения иных миров. Такие мысли и чувства вряд ли помогут нам выжить в нашем мире, и даже могут, наоборот, помешать нам быстро обрабатывать данные об окружающей обстановке. Поэтому мозг служит фильтром, отсеивающим всю информацию, не нужную телу для выживания. Из хранилища мыслей и воспоминаний мозг выбирает те, что сейчас важны для организма.
Можно сказать, что это похоже на настройку радиоприемника. Из всего многообразия каналов мы выбираем тот, что хотим послушать, а все остальные сигналы проходят мимо. Если бы не эта функция, наши уши были бы не в состоянии справиться одновременно с передачами сотен радиостанций, и мы не смогли бы толком разобрать ни одной. Но при повреждении мозга, например вследствие удара головой, наркоза или интоксикации, способность к фильтрации начинает теряться. Как будто переключатель приемника попал между станциями, и мы слышим множество бессвязных звуков.
Это объясняет, почему некоторые люди, вернувшись в свое тело после ОСП, чувствуют, что их сознание снова привязано к мозгу, и они не могут осознавать все вокруг так, как могли, будучи освобожденными от ограничений человеческого мозга. Линн прошла через околосмертное переживание, когда в ее велосипед врезался пьяный водитель. Ей тогда был двадцать один год. Она рассказала мне, что, когда пришла в сознание в своем физическом теле, разучилась понимать вещи, которые были очевидны для нее во время ОСП:
«Я ехала домой после работы, и навстречу мне на красный свет вылетел грузовик. Мне повезло, что следом ехала медсестра, которая видела меня на собрании. Вскоре после того, как я упала, она проезжала мимо и узнала меня по шлему. Она спасла мне жизнь. Еще до того, как прибыла скорая, она начала проводить сердечно-легочную реанимацию. Я ничего не помню ни о той аварии, ни о предшествующих событиях. Поэтому мне удивительно, сколько всего я помню о том, что было после.
Сначала все было черным. Потом я увидела свет и, хотя до него было довольно далеко, добралась туда гораздо быстрее, чем когда летела сквозь тьму. Мне кажется, время там просто остановилось, потому что я так хотела достичь того света, но никак не могла ускориться еще больше. Расстояние, которое мне нужно было преодолеть, и было временем. И тьма, и свет были необъятными, по-моему, им вовсе не было конца. Я помню, что подумала, что никто не смог бы понять этого здесь, на земле.
Лететь через тьму не было страшно. Я просто наблюдала, пока не увидела в отдалении этот свет. Но то был не просто свет или прозрачный цвет, то была чистая любовь. Когда попадаешь в нее, она не просто окружает тебя, как вода после прыжка в бассейн. Как солнечный свет проходит сквозь стекло, она пронизывает каждую клеточку твоего тела и все вокруг. Она греет и утешает. Такая теплая, ласковая, мирная тишина, и всюду, внутри и снаружи, – любовь.
Там не было ни стен, ни границ, ничего твердого – только свет и какие-то сущности. Свет был подобен магниту. От него просто невозможно было отвернуться, все, что мне хотелось, – это быть к нему как можно ближе. Там все любили друг друга больше, чем это можно себе представить здесь, не за то, кто мы, а за то, каковы мы. Мы ограничены, они – беспредельны. Я вряд ли смогу объяснить, как говорила с ними. Не так, как здесь. Мы не говорили, а просто знали. Времени там не было, от одного события до другого не проходило и секунды. Не знаю, как это объяснить. Ты вся, полностью в настоящем, о прошлом ты не помнишь, а будущего не существует. У меня не было тела, только зрение. И вдруг я полетела назад сквозь тьму, очень быстро. Я помню, что в конце у меня не было мозга, только звук.
Следующее, что я помню – как я лежу где-то и слышу гудки электрокардиографа, а моя сестра кричит мне прямо в ухо: „Линн, это Кэролайн, твоя сестра! Ты попала в аварию!“ Но я не была в состоянии ни ответить, ни шевельнуться. Через полторы недели после происшествия я все еще не могла открыть глаза и никого не узнавала. Даже потом, когда я их наконец открыла, я не знала, кто эти люди вокруг и кто я.
Только где-то через месяц мой мозг немного заработал. Я помню, как открыла глаза. Все, о чем я думала тогда, было: „Вот черт! У меня снова всего лишь человеческий мозг!“ Я помню, что сказала об этом, и мои мама и сестра испугались, что я свихнулась.
Я помню свое чувство по возвращении: „Пока я на земле, мне никогда не понять этого, потому что у меня всего лишь человеческий мозг“. Здесь мы способны думать в каждый момент времени лишь о чем-то одном, а там – там мы знаем абсолютно все и сразу. Невозможно даже сравнить. Рассказывая или пытаясь нарисовать этот опыт, я страшно упрощаю его. Как если бы я рассказывала младенцу про ДНК или о каких-нибудь космических медицинских разработках. Ребенок еще говорить-то не может, не то, что понять, о чем я толкую. Он может понимать что-либо лишь на своем уровне. Так и мы. Мы как дети, мы совсем ничего не знаем, хотя многие люди и считают иначе. Пока я здесь, я никогда не смогу почувствовать всего, что чувствовала там, поскольку здесь я снова в человеческом теле. Там все гораздо больше и значительней, и выходит за рамки всего, что может постичь мозг человека. И еще там все гораздо прекрасней. Но похоже, туда, как на вечеринку, невозможно попасть без приглашения. А здесь я чувствую себя муравьишкой в муравейнике».
Предположение о том, что мозг не создает, а лишь обрабатывает или фильтрует мысли, совсем не ново. На протяжении веков для его выражения использовались различные метафоры [143]. Древнегреческий врач Гиппократ описывал подобную модель более двух тысяч лет назад: «Мозг имеет великую силу в человеке, ибо, находясь в здоровом состоянии, он бывает для нас истолкователем всего того, что происходит… Поэтому я утверждаю, что истолкователь разумения есть мозг» [144].
Английский философ Олдос Хаксли описывал подобную модель, пользуясь метафорой технологий двадцатого века:
«Функция мозга и нервной системы состоит в защите нас от переполнения и потрясения этой
