и бюстами великих композиторов: Бетховена, Моцарта, Россини и других. Вход для привилегированной публики расположен с восточной стороны здания, а служебный – с северной. Венчает Гранд-опера купол из зеленой меди, на вершине которого расположена скульптурная группа, изображающая Аполлона и двух муз – поэзии и музыки.
Интерьеры Гранд-опера не менее роскошны! Особенно знаменита 30-метровая разветвленная мраморная лестница, зрительный зал, выдержанный в темно-красных тонах с отделкой из тусклого золота, репетиционное фойе и библиотека-музей.
Конечно, руководство балетом Гранд-опера было величайшей честью! Но Нуреев, со свойственным ему самодовольством, похоже, считал, что это он оказывает честь, соглашаясь на должность.
Несомненно, администрация Оперы Гарнье рисковала, приглашая Нуреева: далеко не всегда его поведение было приличным – он в полной мере поддерживал свою репутацию грубияна и скандалиста. Во время репетиций он грязно ругался. Его манеру выражать свои мысли рельефно описал Ролан Пети: «Он плоховато изъяснялся на французском, английском и быстро придумал свой собственный американо-матерный язык. Всех женщин называл bitch (сука), к мужчинам относился чуть более терпимо. Они шли под кодовым выражением nice boy (милый мальчик)» [80].
А еще Нуреев бил посуду и вазы, если сильно злился. Причем иногда эта посуда могла быть невероятно дорогой: так, в гостях у знаменитого итальянского режиссера Лукино Висконти он расколотил коллекцию венецианского стекла XV века.
Порой дело доходило и до рукоприкладства. Причем Нурееву было безразлично, кто перед ним. Показателен случай с Мишелем Рено – педагогом, а в прошлом – прославленным танцовщиком Парижской оперы. Нуреев вел занятия и сильно задержал свой урок, в то время как Рено должен был заниматься в том же классе со своими учениками. Подождав немного, он начал урок, не дожидаясь, пока Нуреев закончит свой. Это разозлило Нуреева.
– Ну и дерьмовые у вас движения! – заявил он.
– Может быть, но я исполняю их с 19 лет, – спокойно ответил Рено и тут же был отброшен сильнейшим ударом в челюсть: рентген потом выявил перелом.
Скандал был невероятный, о нем писали газеты, и дело дошло до суда. Нуреева оштрафовали на 60 тысяч франков, которые он заставил заплатить за себя театр. Возмутилась и публика. В вечер генеральной репетиции балета «Ромео и Джульетта» Нуреев был освистан, когда вышел на поклоны. В ответ он показал свистунам неприличный жест – средний палец. Конечно, подобное поведение было недопустимо, и он получил выговор от администрации. Но без толку: произошедшее ничему его не научило. Нуреев продолжал творить безобразия. Он мог, разозлившись, перевернуть стол, облить танцовщицу чайной заваркой, швырять предметами в артистов кордебалета… Профсоюз танцовщиков открыто требовал его увольнения.
А вот чего Нуреев никогда не делал – так это не плел закулисные интриги. Это было противно его натуре! В случае конфликта он сразу взрывался и высказывал в лицо все, что думал. Чем порой сильно вредил самому себе. Нуреев не понимал: бунтарские шестидесятые давно миновали. То, что импонировало публике в молодом бесприютном беглеце, начинающем танцовщике, теперь, после того как он полностью творчески состоялся, постарел и заматерел – уже отвращало. То, что в шестидесятые казалось вызовом загнивающему буржуазному обществу, теперь воспринималось как откровенное хамство и чванство.
Несмотря на то что отношение в Парижском балете к Нурееву было сложным, по прошествии нескольких лет стало ясно, что он сумел превратить довольно разнородную труппу Гранд-опера в первоклассную, отличающуюся высоким профессионализмом. «Я глубоко уважаю сделанное им для театра, – писал хореограф Джером Роббинс об этой работе Рудольфа Нуреева. – Он вытащил труппу из депрессии и научил ее соблюдать дисциплину, поставил определенную цель. Он был искренне заинтересован в балете и артистах и действительно создал хорошую, профессиональную труппу» [81]. Одним из наглядных результатов его работы стали в 1986 году гастроли театра в Америке, которых не было с 1948 года. Турне стало триумфальным, что подтвердило высочайший уровень труппы, достигнутый усилиями Рудольфа Нуреева.
Из работ этого периода особо стоит упомянуть балет «Золушка» на музыку Сергея Прокофьева. Нуреевское либретто лишь слегка напоминало старинную сказку Шарля Перро. Ведь сейчас, говоря «история Золушки», мы имеем в виду не свадьбу с принцем, а неожиданное восхождение к успеху. Вот об этом и поставил свой балет Нуреев. Он решительно перенес действие в 20–30-е годы XX века и оформил балет в соответствующем стиле. Он считал, что такая стилистика больше соответствует музыке Прокофьева – нервной, современной. Хотя, конечно, это спорный вопрос: насколько «советская» музыка Прокофьева соответствует стилистике времен Великой депрессии.
По версии Нуреева, дело происходит в Голливуде. Он воспользовался возможностью показать на сцене множество легендарных кинематографических образов. Золушка и ее сестры страстно желают не выйти замуж за принца, а стать кинозвездами. Вместо короля – продюсер. Претендентки танцуют, показывают себя, демонстрируя свои таланты, но только одна из сестер – прекрасная Золушка – становится богиней экрана.
В США постановку приняли прохладно. Возможно, причина была в том, что для американцев довоенные годы – это эра джаза. А в музыке Прокофьева никаких джазовых мотивов нет и в помине.
Зато во Франции необычная постановка Рудольфа Нуреева имела огромный успех! Балет был специально поставлен для Сильви Гильем – одной из звезд французского балета, получившей известность во многом благодаря Нурееву.
В начале 1986 года Парижская опера анонсировала новую изысканную программу спектаклей – «Бежаровские вечера». Вечера состояли из множества коротких балетов, в первый вечер шли «Весна священная», «Соната для троих» по мотивам одноактной пьесы Сартра, известной как «Ад» или «За закрытыми дверями», и нового балета «Арепо». «Арепо» – это слово «опера», прочтенное наоборот. Бежар постарался посредством танца высмеять закулисные интриги в Гранд-опера.
Успех был огромным! Морис Бежар вышел на поклоны, взял микрофон и объявил: «От всего сердца благодарю дирекцию балетной труппы, которая позволила мне сегодня объявить о рождении двух новых звезд – Эрика Вю-Ана и Манюэля Легри».
Тут надо уточнить, что это для нас выражение «звезда балета» – не более чем красивая похвала, признание заслуг со стороны зрителя. В Парижской национальной опере «звезда» или «этуаль» – вполне официальное звание, вершина иерархического статуса танцовщиков. Оно было введено в конце тридцатых годов, и первой женщиной, возведенной в ранг «этуали», была Соланж Шварц (1938), а первым мужчиной – Серж Перетти (1941).
Молодые номинанты ошалели от счастья, публика начала их бурно приветствовать, не зная, что никакого официального решения на этот счет принято не было, а Вю-Ан и Легри считались «исполнителями второстепенных ролей». Нуреев страшно разозлился и оценил произошедшее как «первоапрельскую шутку».
Свидетелями скандала стали многие журналисты и телевизионщики. Нуреев твердил
