– Что я слышу? Что это происходит? Чего у вас больше – преступников или преступлений?
Престарелый князь, застигнутый врасплох, бормочет:
– Мы сделали то, что нам было приказано. Бестужев арестован, и теперь мы ищем основания для его ареста.
Екатерина не сомневается, что эти основания будут найдены, но тем не менее остается до конца на балу, и никто не замечает мучительной тревоги, кроющейся за ее светлой улыбкой. Только на следующее утро она получает записочку от Бестужева: "Не беспокойтесь, я улучил время, чтобы сжечь все". Это большое утешение. Самые существенные улики уничтожены, теперь остается только выжидать, посмотреть, какую выгоду сумеют извлечь ее враги из того, что осталось, – из ее переписки с Апраксиным и ее отношений к Понятовскому.
Вокруг великой княгини становится все более пусто. Никто не смеет навещать ее; те люди, которые еще вчера видели в ней будущую повелительницу, видят в ней сегодня заподозренную, а завтра, может быть, увидят в ней и заклейменную. Сама она не ищет ни с кем встречи из опасения завлечь своих друзей в беду и, возможно, из боязни натолкнуться на обидный отказ.
И при дворе старается она ни к кому не приближаться; да и никто и не ищет ее близости. "Престиж великой княгини значительно понизился", – доносит л'Опиталь в Париж. Аналогичная депеша отправляется французскому резиденту в Гамбург и попадает на глаза княгине Цербстской. Та впервые в жизни пишет дочери действительно сердечное, теплое письмо, заклинает ее униженно пасть к ногам Елизаветы и вымолить ее прощение.
Как раз это письмо не попадает в руки Екатерины. Она, впрочем, и не вняла бы совету матери. Не гордость удерживает ее от того, чтобы просить прощения у Елизаветы, а правильное понимание того, что подобное поведение было бы равнозначно признанию своей вины. Она сделала много такого, что должно было обозлить Елизавету, но не совершила ни одного поступка, который повредил бы интересам России. Ее любовь к России – искренняя, и в этом отношении она не чувствует за собой ни малейшей вины, она твердо убеждена, что Бестужев и она – подлинные патриоты и что, не считая придворной камарильи, весь народ на ее стороне.
У Екатерины есть камердинер по имени Шкурин. Во времена Чоглоковой он оказывал последней шпионские услуги. Екатерина как-то изобличила его и отвесила ему звонкую пощечину. Этот русский метод воздействия возымел чудотворное влияние: с того дня Шкурин ее преданнейший и вернейший слуга… На одного из его друзей возложена охрана Бернарди, а кроме того, он знаком с одним музыкантом, состоящим на службе у Бестужева, которому разрешено посещать дом арестованного канцлера. При помощи Шкурина и его приятелей Екатерина вступает в переписку с арестованными и предупреждает таким образом величайшую опасность: возможность их противоречивых показаний. На глазах у Шкурина она сжигает все свои бумаги, даже свою приходно-расходную книжку и то маленькое сочинение "Портрет пятнадцатилетнего философа", которое написала в свое время по инициативе Гюлленборга.
Вскоре ее положение еще ухудшается: музыкант, о котором упоминалось выше, арестован и при нем нашли записку Понятовского на имя Бестужева. Записка совершено невинного содержания, но она адресована как-никак государственному преступнику. Министерство категорически требует от польского короля отозвать Понятовского. Екатерина совершенно бессильна. Последний исход – обратиться к Петру с просьбой о его заступничестве – тоже недоступен: Петр с момента ареста Бестужева не говорит ей ни слова, ни заходит к ней в комнату, не обращается к ней ни за какими советами, как это делал бывало. Он немедленно перешел на сторону ее врагов.
Воронцов теперь стал канцлером, он уже предвкушает, как Екатерину отправят в изгнание, а его племянница займет подле Петра место на российском троне. Эта перспектива, правда, не по вкусу Шуваловым, которые не хотят допустить никого до столь привилегированного положения. Шуваловы мечтают выслать после смерти Елизаветы всю великокняжескую семью (в том числе и малолетнего Павла), в Гольштинию, освободив из Шлиссель-буржской крепости Иоанна, возвести его на престол и в качестве его освободителей сделаться хозяевами России. Новые люди, вставшие у власти, согласны друг с другом не во всех деталях, но в одном пункте между ними разногласий не имеется: роль Екатерины кончена. Все скрывавшие доселе перед нею свои враждебные замыслы теперь открыто выказывают ей свое презрение.
28 февраля Понятовский просит Екатерину приехать в придворный театр. Он не только сам желает повидать еще раз свою возлюбленную хоть издали, но хочет, чтобы и другие ее видели и чтобы слухи о том, что она в опале или сослана, умолкли. Она заказывает на вечер коляску. Вскоре появляется Александр Шувалов и сообщает, что ее намерение отправиться в театр не нравится великому князю. Она понимает причину: если она поедет в театр, то ее должны будут сопровождать фрейлины, и Петр потеряет, таким образом, возможность поужинать с Воронцовой.
В последнее время, когда она не показывалась в свете, она охотно предоставляла Петру эту возможность, но сегодня ей необходимо во что бы то ни стало быть в театре. Она настаивает на своем, а Петр на своем. Он даже прибегает в ее комнату, устраивает ей сцену, они говорят резкости, но ни один не может переубедить другого. Перед самым началом представления Екатерина справляется у Шувалова, поданы ли лошади. Тот докладывает, что великий князь запретил предоставлять в ее распоряжение коляску. Она глубоко обижена, но в глубине души даже довольна случаю излить накопившееся за несколько недель озлобление.
– В таком случае я отправлюсь пешком, – говорит она, – а если моим фрейлинам и кавалерам запретят меня сопровождать, то отправлюсь одна. А кроме того, я немедленно обращусь с письменной жалобой к императрице.
Шувалов нервно мигает глазами, как обычно, и спрашивает:
– Что вы изволите написать ее величеству?
– Я напишу ей, как со мною обращаются. Я напишу ей, что вы содействуете встречам великого князя с моими фрейлинами и с этой целью хотите помешать мне отправиться в театр, где я могла бы иметь счастье видеть ее величество. Кроме того, я попрошу императрицу отослать меня к моей матери. Мне надоело сидеть одной и покину той у себя в комнате и повергать в несчастье каждого, кто ко мне приближается. Все это я напишу императрице, и посмотрим, хватит ли у вас мужества не передать ей мое письмо.
Шувалов, подобно большинству людей, видел Екатерину до сих пор только добродушно и кротко настроенной. Ее взрыв гнева производит на него большое впечатление, и он молча удаляется. Екатерина немедленно садится писать письмо императрице на русском языке. Письмо это отнюдь не в том высокомерном тоне, как она пригрозила Шувалову, она, наоборот, старается подыскивать возможно более трогательные и нежные выражения. Она благодарит Елизавету за все оказанные ею благодеяния, скорбит о том, что утратила ее благоволение и просит разрешить ей, ввиду своего расстроенного здоровья, вернуться к матери. Ни одной из тех жалоб, о которых она говорила Шувалову! Но достаточно было одной угрозы.
