- Комиссара нашего нет.
Мария Николаевна, не глядя, присела на сундук, покрытый пестрым шелковым платком с кисточками. Башмачок Людмилы со стуком упал на пол. Виктор подошел, поднял его и молча вложил матери в руку.
Оправившись, Мария Николаевна надела дочери башмачки и сказала Виктору:
- Пойдите, сынок, еще погуляйте. Тут, около крыльца.
Виктор покорно взял сестру за руку. У двери он остановился и, глядя на мать большими немигающими глазами, спросил:
- Папа приедет?
- Да, да, приедет. Дети вышли.
Мария Николаевна взяла стул, поставила его рядом со стулом, на котором сидела Лидия, и обняла ее за плечи. "Еще одна солдатка ждет", - вспомнились ей слова, сказанные Лидией утром. Ююкин не женат, но у него есть мать, она живет где-то за Уральским хребтом и, конечно, еще ничего не знает.
- Как это случилось? - тихо спросила Мария Николаевна.
Лидия подняла глаза.
- Кто же знает, как случилось, Машенька? В политотдел пришло известие: батальонный комиссар Ююкин пал смертью храбрых в борьбе с японскими захватчиками... Говорят, не вернулся с задания.
Не вернулся с задания... Мария Николаевна посмотрела в окно, порозовевшее под лучами заходящего солнца, и вдруг представила себе огромную, беспредельную степь, на краю которой лежит красный солнечный шар. На фоне этого шара видны темные фигуры людей, напряженно всматривающихся в горизонт. Стоит Ваня, рядом с ним тяжелый, приземистый Бурмистров, потом Кривонос, Ушаков, Пасхин - все, кого она видела и знает. Нет среди них Ююкина, веселого, улыбающегося, с живыми умными глазами и высоким чистым лбом. Его ждут. Ждут, не покажется ли над степью самолет. Тени людей все удлиняются, ползут по траве. Красный шар опускается ниже и ниже, вот осталась только половина. Потом и она исчезла. Исчезли тени на траве, наступила темнота.
- Такой молодой, - произнесла Мария Николаевна первую пришедшую на ум фразу и тотчас же подумала, что сказала не то: разве имеет значение, молод или стар был человек, которого все уважали и любили, любили за то, что он был человеком большого сердца и ясного ума?
Лидия стерла со щек слезы и энергичным движением сняла со своих плеч руку Марии Николаевны.
- Хватит, Маша, - сказала она. - Я сегодня все бумаги в политотделе слезами закапала. Хватит.
Мария Николаевна сидела недвижимо, не зная, что ей делать и что значит "хватит". Лидия продолжала:
- Я помню, Михаил Анисимович как-то сказал: "Живущий должен работать". Не знаю, почему сказал, так просто, наверно. Он часто так говорил и все улыбался...
Она помолчала. Молчала и Мария Николаевна.
- Я это вот к чему, Маша. Мы собирались поговорить насчет твоей общественной работы. Мне как раз Михаил Анисимович это подсказал. Не возьмешься ты подготовить доклад к Международному юношескому дню?
- Доклад?
- Да, доклад. Это в начале сентября. Пожалуй, если бы Лидия Кривонос сделала это предложение утром, Мария Николаевна долго размышляла бы, прежде чем дать ответ. Но сейчас она встала и сказала:
- Хорошо. Я подготовлюсь.
Глава VII
До наступления темноты Бурмистров внешне сохранял спокойствие. Только посыльный Сидорук, находившийся при штабе неотлучно, каким-то свойственным солдату чутьем угадывал, что командиру полка сильно не по себе. Прежде всего бросилось в глаза то, что майор никого не вызывает. Раньше бывало не дает цыгарку скрутить, а тут вдруг два часа полный штиль. Бурмистров редко сам брал трубку полевого телефона, обычно отвечал на вызовы посыльный: "Красноармеец Сидорук слухает". А теперь, как только раздавался звук зуммера, Бурмистров грубовато отводил руку посыльного: "Постой. Я сам".
Когда на верхней площадке начали прогревать моторы ТБ-3 и тягостная тишина сменилась их тяжелым ровным гулом, он сказал:
- Начальника штаба ко мне. Живо!
Сидорук сорвался с места, как застоявшийся конь.
Капитан Бердяев явился через десять минут. Бурмистров слышал, как он на ходу переговаривался с посыльным. Очевидно, по своему обыкновению, пытался "наводящими вопросами" установить, зачем его вызывает командир полка. Сидорук отвечал односложно: "Ни, не чув... Такого не було". Завидев Бурмистрова, он обогнал начальника штаба и звонко доложил:
- Ваше приказание выполненное!
Делая шаг в сторону, он взглянул на Бердяева с таким выражением на безусом круглом лице, как будто начальник штаба был очень важный, с трудом добытый трофей.
- Ладно, иди к телефону, - поморщился Бурмистров и обратился к Бердяеву: Звонил?
- Так точно, товарищ майор, - ответил Бердяев, четким выработанным движением вскидывая руку к правому виску. - Обзвонил всех. Донесений из наземных частей о переходе линии фронта нашими летчиками не поступало.
- Так, - крякнул Бурмистров, и нельзя было по его интонации понять, ожидал ли он такого ответа, или, наоборот, думал, что начальник штаба принесет ему радостное известие. Наступила минутная пауза, в течение которой Бурмистров обводил взглядом темнеющее небо с крупными звездами, а Бердяев стоял с опущенными по швам руками и напряженно вытянутым вперед подбородком. Низкорослый, сухой, с покатыми костистыми плечами, он казался рядом с командиром полка щуплым подростком. Сходство это подчеркивала коротенькая выцветшая гимнастерка Бердяева, торчавшая сзади из-под ремня, как воробьиный хвостик.
- Так, - повторил Бурмистров. - Давай съездим к соседям.
Сидорук, прислушивавшийся к разговору, бегом помчался в темноту и, когда к юрте подкатила запыленная "эмка", опять доложил:
- Ваше приказание выполненное! Бердяев юркнул на заднее сиденье. Бурмистров открыл переднюю дверцу и сказал Сидоруку:
- Вызови сюда капитана Полбина. Скажешь, остается за меня. Я поехал к тэбистам, буду через сорок минут.
Он действительно вернулся через сорок минут, когда над аэродромом один за другим с грохотом пролетали тяжелые бомбардировщики. Дождавшись, пока наступила относительная тишина, он спросил Полбина, нет ли новых известий, а затем в коротких, отрывистых фразах изложил ему цель своей поездки к тэбистам: договорился с ними, чтобы они на обратном пути в светлое время повнимательнее осматривали землю, может, увидят где-нибудь самолет Ююкина.
Бердяева он отпустил:
- Ладно, иди работай.
Начальник штаба сказал "есть", круто повернулся на каблуках и ушел. Бурмистров прислушался к его удаляющимся шагам и задумчиво проговорил:
- Каждый в своем деле силен. Ты вот летать здоров, а он в бумагах - ну, прямо как профессор. Чертовская память у человека...
Он помолчал, закурил папиросу и, шумно выдохнув дым, добавил:
- А Миша Ююкин и в книжном деле сто очков вперед даст, и летает, как...
Он, видно, хотел подыскать сравнение, но вспомнил, что комиссар уже не летает и, по строгой неумолимости судьбы, вероятно, больше никогда летать не будет. С неожиданным раздражением он сказал, повернувшись к Полбину:
